Сиенна убрала со лба прядь темных волос. Ее тело на белоснежных простынях казалось золотистым и светящимся, словно ожившая картина, написанная сочными и яркими масляными красками.
На минуту воцарилось молчание. Сиенна раздумывала: может, стоит пойти на кухню роскошного номера и приготовить ароматный жасминовый чай со льдом, который очень нравился Хашиму, или включить тихую, спокойную музыку и приготовить для него пенную ванну, а потом присоединиться — и снова заняться любовью. И снова. Ведь именно это входит в ее обязанности…
Или же стоит рискнуть и попытаться выяснить, что с ним происходит. Рискованно, шесть месяцев назад не стоило и пробовать — но разве сейчас Хашим не стал мягче? Разве загадочная и опасная натура этого мужчины не кажется порою менее властной?
— Итак, не хочешь рассказать, в чем дело, или мне лучше заняться сугубо женскими делами?
— Например?
— Ну, сам знаешь… чай, расслабляющая ванна, приятная музыка.
Улыбка смягчила суровые черты лица.
— Нет, не уходи, останься. Ты сейчас сделала самое лучшее из того, что женщина способна сделать для мужчины.
Вновь воцарилась пауза. Сиенна изо всех сил старалась не придавать особого значения услышанному. Нельзя верить словам лишь потому, что они произнесены необыкновенно нежным голосом. Он просто хвалил ее быстро растущее мастерство любовницы и, следовательно, собственное мастерство учителя — вот и все. Или же эта необычная искренность и ласка — следствие долгой разлуки. Причин могло быть сколько угодно.
С некоторых пор Сиенна научилась отказывать и настаивать на своем. Он уважал такое поведение, и она это знала. Хашим презирал страх, покорность и робость.
— Расскажешь, что происходит?
Мужчина слегка изменил положение, чтобы лучше видеть огромные миндалевидные глаза, излучающие зеленый блеск. Груди, когда-то сводившие его с ума, сейчас казались лишь частью красивого тела, однако их свежий розовый цвет напоминал Хашиму о том, чего уже не изменить. И не забыть.
— Просто устал. Ничего особенного.
Пусть частичная, но правда. В Кудаме росла оппозиция западному образу жизни: некоторые группировки требовали, чтобы шейх остепенился и беспрекословно соблюдал традиции предков. Существовало мнение, что его частые поездки за границу вредят правильному управлению государством.
И разве Сиенна не олицетворяла собой явление, столь презираемое традиционалистами Кудамы? Разве Абдул-Азиз не намекал, что подобная связь способна подорвать самую безупречную репутацию? И что все пойдет прахом, если Хашим не примет единственно правильное решение?