Пора сделать то, что следовало с самого начала разрешить мальчику, подумал Поп.
Да. Но не сейчас, не этой ночью. Он совершенно вымотан, взмок как мышь, дрожит. Ему бы забраться по лестнице на второй этаж, не то что махать кувалдой. Конечно, он мог бы обойтись и более простыми средствами: достать камеру из ящика, бросить на пол, поднять, снова бросить… но уж себе-то Поп врать не стал. В эту ночь он больше не хотел иметь ничего общего с камерой.
Для этого будет время утром. Едва ли за несколько часов камера сможет натворить что-то еще: кассета с заготовками опустела.
Поп запер ящик. Медленно, словно глубокий старик, поднялся и, волоча ноги, поплелся к лестнице. Он отдыхал на каждой ступеньке, вцепившись в перила (тоже не слишком прочные) одной рукой, держа связку ключей в другой. Наконец добрался до верхней площадки. Когда Поп закрыл за собой дверь квартиры, ему стало чуть легче. Он сразу лег в кровать, не чувствуя идущего от белья тяжелого запаха: простыни он менял раз в месяц и полагал, что чаще и не надо.
Я не засну, подумал он.
Нет, заснешь, возразил внутренний голос. Заснешь, потому что должен. Иначе утром у тебя не будет сил взять кувалду, разнести на куски эту чертову камеру и подвести черту под этим кошмаром.
Стоило подумать так, и его тут же сморил сон, остаток ночи Поп провел без сновидений, даже не пошевельнувшись. Он проспал, впервые за добрые десять лет. И, проснувшись, с изумлением услышал, что часы внизу отбили лишний удар: восьмой. Потом ему вспомнилась прошедшая ночь. Теперь, при свете дня, все представлялось ему несколько иначе. Неужели он правда чуть не лишился чувств? А может, это естественное состояние лунатика, которого внезапно будят?
Но нужно ли копаться в нюансах? Яркий утренний свет не изменил главного: он ходил во сне, он сделал по меньшей мере одну фотографию, и сделал бы больше, если б кассета была полной.
Поп встал, оделся, спустился вниз с твердым намерением разнести камеру на куски еще до завтрака.
Кевину очень хотелось, чтобы его первый визит в двухмерный город Полароидсвилл оказался и последним, но — увы! — такого не получилось. Тринадцать последующих ночей этот сон возвращался. Если же кошмару случалось взять отпуск (мы расстаемся, Кев, но ненадолго, не возражаешь?), то в следующую ночь он посещал мальчика дважды. Теперь Кевин точно знал, что это всего лишь сон, и, как только сон начинался, говорил себе, что для его завершения ему достаточно заставить себя проснуться. Черт, побери, всего лишь заставить себя проснуться! Иногда он все-таки просыпался, иногда погружался в более глубокий сон, но ни разу мальчику не удавалось заставить себя проснуться.