Никто не зашел к ней, да она и не жаждала никаких лицемерных проявлений сочувствия. И все же, лежа на высокой узкой кровати и прислушиваясь к звукам, разносившимся по дому, она была бы рада ощутить хоть чье-то присутствие, все равно чье, услышать чей-то голос.
До глубокой ночи до нее доносились причитания Доры Брайс; она слышала их так отчетливо, словно в доме рухнули все перегородки. Это были ужасные звуки, и Рут становилось стыдно за женщину, которая их порождала, и стыдно за себя, за то, что она на такое неспособна. Эти вопли то затихали, то вновь набирали силу, подчиняясь странному, безумному, в них самих заложенному ритму, и наконец завершились приглушенными рыданиями и негромким бормотанием Артура Брайса. Послышались шаги вверх и вниз по лестнице. Элис спустилась к матери, и теперь оттуда доносился и ее плач. Рут лежала в оцепенении. Эта ночь была длиннее всех прожитых ею ночей, вместе взятых. За стенами дома ветер тоненько и жалобно завывал на свой лад.
Где-то посреди ночи Рут встала, выглянула в окно и увидела стылые серо-стальные тучи, быстро ползущие по лику луны, и в мозгу у нее зазвенели слова баллады, в которой говорилось о смерти:
Зарыли в могилу - яблоня в головах.
Ох, ах, яблоня в головах.
В землю зарыли, теперь он в могиле.
Ох, ах, яблоня в головах.
Плач Доры Брайс замер, в доме все стихло. Теперь Рут могла дать волю слезам. Но она не станет плакать - только не здесь, нет. И в этом была своя гордость, возобладавшая над горем: она не даст им услышать свою муку, как раньше они не сумели ее увидеть.
Сейчас ей казалось особенно странным, что это - семья Бена, что такой человек, как Бен, мог быть сыном этих людей. Или Джо - потому что Джо тоже был инородным телом здесь. Только Элис была сродни им, только она унаследовала их ограниченность и бессердечие.
Бен привел ее в Фосс-Лейн через неделю после их первой встречи. Потому что за это короткое время оба они уже увидели свое будущее, поняли, что оно предопределено им так же бесповоротно, как деревьям предопределено расти. Бен пришел за ней к ее крестной Фрай в воскресенье после полудня, и Рут была очень обеспокоена тем, что ей надеть, чтобы это не выглядело слишком официально или слишком нарядно, но вместе с тем и не слишком затрапезно - словом, так или иначе, не оказалось совсем не тем, что надо. Бен только посмеялся над ней. "Это ведь ты, - сказал он. - И они должны познакомиться с тобой, так ведь? Им будет все равно, что ты на себя наденешь, они этого даже не заметят".
Но он должен же был знать, что это не так, и первое, что они увидят, это ее платье, и браслет, и какие на ней туфли, и как она причесана всякие мелочи; их они будут рассматривать и по ним судить о ней. Она старалась быть дружелюбной, стать своей для них. Теперь-то она знала, что, как бы она ни выглядела, как бы ни была одета, что бы она ни сказала, как бы ни вела себя, это ничего бы не изменило - они заранее невзлюбили ее. Любая женщина, которой вздумалось бы увести от них Бена, была для них неприемлема и не могла заслужить их одобрения.