И сегодняшний день воскресил в ее памяти ту, первую встречу, потому что и сегодня все было так же, как в тот раз. Они сидели тогда в парадной комнате на краешках неудобных стульев, пили чай из лучших фарфоровых чашек, и она не знала, что сказать им, не могла придумать ничего, и потому молчала, а они решили, что она гордячка, и навсегда заклеймили ее этим словом. Ей вспомнилось, как они глядели на нее и как Бен тоже умолк, не зная, как прийти ей на помощь, и один только Джо оставался самим собой рассказывал о том, какое он нашел местечко, где растет лесная малина.
И теперь она думала: ноги моей не будет больше в этом доме. Здесь нет ни любви, ни доброты, ни дружелюбия - ничто не привязывает меня к ним, а они будут этому только рады. Я умру для них, как умер Бен. Нет - больше, бесповоротней, потому что они будут копить воспоминания о нем, как другие хранят старые письма, и будут цепляться за них; Дора Брайс будет цепляться за воспоминания о прошлом, о тех днях, когда я еще не была женой Бена; она до конца дней своих будет пестовать свое горе и жалость к себе самой, а меня очень легко вычеркнет из своей памяти.
Рут была испугана скопившейся на дне ее души горечью.
А ночь все длилась. Рут прислушивалась к ударам своего сердца и шуму ветра и не находила себе утешения.
Скончался наш Бен, в земле его прах.
Ох, ах, в земле его прах.
Пролежав без сна в холодной комнате сто - так ей казалось - лет и почувствовав приближение рассвета, она натянула чулки, с башмаками в руках спустилась вниз и крадучись прошла по притихшему дому, то и дело приостанавливаясь, боясь кого-нибудь разбудить. Но никто не проснулся. Часы в кухне показывали без десяти пять, но было еще темно и очень холодно. Снова поднялся ветер. И где-то на улице хлопнула калитка.
На кухонном столе лежал сверток в оберточной бумаге. Вечером Элис сказала, указав на него Рут: "Можешь забрать с собой. Должно быть, теперь это принадлежит тебе?" Но Рут была тогда в таком оцепенении, что смысл этих слов не дошел до нее. Сейчас она потрогала сверток и догадалась, что в нем какие-то старые вещи Бена, которые он не взял, когда уходил из дома, и теперь от них хотели освободиться.
С минуту она стояла в нерешительности, испытывая чувство вины. Может быть, надо оставить записку, извиниться за свой уход. Но что может она сказать им, чтобы заставить их поверить ей? Ведь ничего нельзя изменить, все останется так, как есть. Ей нечем было дышать в этом доме. Хотелось навсегда отряхнуть прах его со своих ног, забыть, что она когда-то переступала его порог.