— О, уверяю вас, ничего страшного… — начала было Ким, как вдруг у нее появилось такое чувство, словно температура в комнате упала на несколько градусов и ее слова застыли в холодном воздухе.
— Неужели? — с ледяной вежливостью произнес мужчина, размотал теплый шарф на шее и бросил его вместе с перчатками на столик. — Извините, я забыл, что вы должны были приехать. В противном случае я не стал бы врываться сюда подобным образом. Эта комната теперь ваше рабочее место.
— Да, я так и поняла со слов экономки.
— Я — Гидеон Фабер. — Он не протянул ей руки, только окинул быстрым, пристальным взглядом.
Ким стало очень неуютно. Этот человек производил странное впечатление.
И вдруг ее озарило… Все дело было в его глазах. Они были голубовато-серые, суровые и холодные, как северное небо. У Ким по спине мурашки забегали. Ей еще не приходилось общаться с человеком, в котором было столько высокомерия.
Она поняла это, когда он выставил за дверь пса, когда и не подумал извиниться за доставленные собакой неудобства, когда проигнорировал поскуливание у камина… И по его резкой, отрывистой манере говорить. И записка, которую ей прислала его мать, — умоляющая записка… она сказала обо всем заранее.
Но, несмотря на это, он был очень привлекателен — высокий, элегантный, с резко очерченными чертами лица, темно-каштановыми волосами, слегка загорелый, с густыми черными ресницами — потрясающими ресницами, — которые привлекали внимание к ледяным серым глазам. Впечатление не могли испортить ни грубый твидовый пиджак для верховой езды, ни старые вельветовые брюки.
— Насколько я понимаю, вы — мисс Ловатт? — осведомился Фабер. — Агентство не решило в последний момент прислать кого-нибудь другого? Иногда у них бывает подобная привычка.
— Нет, — ответила она, — я — Ким Ловатт.
— Ким? — Его брови удивленно изогнулись.
— Моя мать была поклонницей Киплинга.
— Понятно, — произнес он, подошел к письменному столу и дотронулся до печатной машинки. — Вам знакома эта модель?
Ким кивнула:
— Она гораздо более современная, чем все те, на которых мне приходилось работать раньше, и я уверена, что она мне понравится. Работать на ней будет сплошным удовольствием.
— Мне придется поговорить с вами о моей матери, — сказал Фабер. — Она не инвалид, но ей не разрешается утруждать себя больше, чем позволяет доктор. Он навещает нас раза два в неделю, чтобы приглядывать за ней, но во всем остальном она ведет нормальную жизнь.
— Но она все же больна? — предположила Ким.
Гидеон Фабер не стал подтверждать этого. Он продолжал объяснять ей ситуацию таким тоном, будто предмет обсуждения не имел к нему абсолютно никакого отношения.