Она повернулась и зашагала прочь. Дорога дрожала в предполуденной жаре. Гай не отставал от нее ни на шаг, как приблудная собака, которая боится снова остаться одна. И он был в этом не одинок. Зашлепали босые ноги, возвестившие о возвращении Оливера, который, семеня рядом с ней, зачирикал старую песню:
– Желаете на коляске? Такой жаркий день! За тысячу донгов прикачу вам коляску!
Она услышала шуршание колес, сипение задохнувшегося водителя. Теперь за ней тянулись еще и дяди Оливера.
– Уходите, мне не нужна коляска.
– Солнце сегодня очень жаркий, очень сильный. Вам можно в обморок упасть. Я однажды видеть, как русская женщина упал в обморок.
Оливер с досадой покачал головой:
– Очень неприятно было смотрелось.
– Прочь пошли!
Тогда, ничуть не смутившись, Оливер обернулся к Гаю:
– А ты как, папочка?
Гай всунул в его грязную руку несколько купюр:
– Вот тебе тысяча. Теперь исчезни.
Оливер испарился. Но от Гая отделаться, к сожалению, было не так просто.
Он дошел с Вилли до рыночной площади, где на прилавках возвышались горы манго и дынь, они миновали лавки со свежим мясом, на которое слетались мухи.
– Я собирался тебе сказать про отца, просто не был уверен, как ты воспримешь это, – сказал Гай.
– Правду бы я услышать не побоялась.
– Побоялась бы, еще как! Ты его вовсю защищаешь, поэтому и не замечаешь прямых улик.
– Он не был предателем!
– Ты по-прежнему любишь отца, вот в чем дело…
Она резко развернулась и пошла прочь. Но Гай не отставал ни на шаг.
– В чем дело? – спросил он. – Я задел тебя за живое?
– С какой стати я должна беспокоиться о нем? Он бросил нас!
– А ты всю жизнь винишь себя.
– Себя? – Она остановилась. – Виню себя?
– Вот именно. Где-то глубоко в твоей девичьей душе запрятано чувство вины из-за его ухода. Допускаю, что вы как-то раз поругались, как ругаются отцы и дети во всем мире, ты сказала какую-нибудь резкость и пожалела об этом, но исправить ошибку не успела – он взял да ушел из дома. А потом разбился его самолет. Вот ты до сих пор, спустя двадцать лет, и стараешься загладить вину перед ним.
– Я смотрю, ты возомнил себя психиатром-самоучкой, даже лицензия не нужна.
– А мне не надо сильно морщить ум, чтобы понять, что происходит в детской голове. Мне самому было четырнадцать лет, когда мой отец ушел из дома, но я, как и ты, по-прежнему чувствую себя брошенным. А теперь за собственное чадо сердце болит, на душе кошки скребут.
Она уставилась на него изумленными глазами:
– У тебя есть ребенок?
– Если так можно сказать. – Он опустил глаза. – Его мать и я… мы не были женаты. Тут особо нечем гордиться.