— Слышал, но…
— Но думали: наши преувеличивают. На этот раз — нет. Про живые наши обрубки слышали? Без рук-ног, языка, глаз, ушей, х..? Тоже правда, хотя, возможно, молва их численность и преувеличила. Да, грязная эта война, в Корее или во Вьетнаме, говорят, было легче и чище. Тут вообще тыла нет, разве что вот наша база. Кругом враги. Помню капитана Васнецова: он на операции ребенка пожалел — так тот его убил. Нас убивают женщины, старики, старухи… нужно все время следить за руками жителей… любого возраста. И нужно привыкнуть заставлять себя… не стрелять в любого афганца. Ну, этому, надеюсь, вас быстро научат. Говорят, Наполеон в Испании столкнулся с похожей войной. Но, думаю, нам труднее: испанцы как-никак европейцы, можно было предвидеть реакцию населения на те или иные действия. А нам нужно вспоминать басмачей или же возвращаться к опыту завоевания Кавказа.
Полковник нахмурил свое желтое лицо, вернулся к столу:
— Но у басмачей не было стингеров, безоткаток, скорострельных минометов, зенитных пулеметов, пластмассовых мин… Так что война грязная и трудная, это вы должны уяснить себе чётко. У нас тут, спасаясь от эрэсов, можно лечь на скорпиона, к тарантулам на пир попасть.
«Болтает полковник, болтает, а неболтливым себя считает. Испугать меня хочет, что ли? Не на того напал».
Борисов кашлянул.
— Да? Слушаю.
— Вы, товарищ полковник, забыли, что я прошел спецподготовку. Я альпинист, на мастера сдавал. Горами меня не испугаешь.
Полковник рассмеялся неожиданно тонко, с баса перешел на фальцет.
Слушая этот смех, Борисов понял, что сидящий перед ним офицер серьезно болен не только телом, но и душой. «Ну, вымотала тебя война, так поезжай домой, отвоевался, ну и хорошо, дай другим. Сколько ему может быть лет? Не больше, наверное, сорока. А я что же, майором буду в его возрасте? На, выкуси. А смех у него такой, будто вот-вот сам себя укусит».
— Все знаю. Ваше дело у меня в столе. Вижу, вы меня не понимаете. Речь идет не о вашей физической подготовке. О психологической. В прошлом месяце после пятой операции один наш десантник сказал другу «пойдем, погуляем». Повел его к бассейну, мы его убежищем называем: рыли-то бомбоубежище, а вырыли бассейн. Искупаться — для многих высшая награда, разрешение выдаю, как ордена. Тогда воду как раз из него выкачали, а новую еще не влили. Спустились они на дно посидеть в теньке. Вытащил тот парень из кармана гранату и говорит: «Давай уйдем на тот свет. Там клево». И держит друга, кажется, Скворешникова, за рукав, не отпускает. Тот еле вырвался, еле успел выскочить наружу, как внизу рвануло. Руку парню оторвало, десять осколков получил, но жив остался. Повезло. А все что? Нервы сдали. Одни себе отстреливают пальцы, другие капсулями себя уродуют, третьи затворами пулеметов. Симулянтов у нас — тьма. Ходят люди и о гепатите мечтают, завидуют желтым, таким как я. И далеко не всегда страх срабатывает, далеко не всегда. Но вы сами знаете: что солдату еще простительно, офицеру никогда не простят… Спокойно, я не хотел вас оскорбить. Но ведь мы — тоже люди, не правда ли, Владимир Владимирович? И вы, когда мы одни, называйте меня Василий Степаныч. Одну ведь работу делаем. Да, так вот: вы должны всегда помнить о своих нервах, всегда, всегда и всегда. Три года назад на этой базе один старший лейтенант дошел до того, что начал афганские черепа коллекционировать; другой, капитан, забавлялся: запалами пальцы у пленных отрывал. Пальцы летят, а он хохочет. Отозвали его быстро, но ведь духовным калекой стал. А все потому, что за нервами своими не следил. Все время повторяю: нервы, нервы, нервы… Хотите еще сока? Нет? Ничего, мы скоро ужинать пойдем, С офицерами вас познакомлю. Замечательные люди у нас есть, правда, все со своими странностями. У меня вот Черчилль есть (он указал на мирно спящую на подоконнике обезьяну).