Его взгляд скользнул по папке с литографиями. Крессида поймала его взгляд и поняла, что у нее есть безумное желание швырнуть все это в огонь.
— Вы очень строги к себе.
— Я признаю, что была не права, — сухо сказала она. — Моя сестра посоветовала бы вам насладиться моим смирением, потому что я не часто его проявляю.
Он засмеялся:
— Я сомневаюсь, что между правотой и неправотой есть четкая граница. На следующем витке они могут поменяться местами.
Ей в это не верилось. Она знала, что он тоже сомневается, но говорит так по доброте душевной. Сегодняшние события ясно показали, что майор, не в пример ей, знает, что делает.
— Что это за «Гнездышко»? Он посерьезнел.
— Публичный дом. Крессида пожала плечами.
— Этого я и боялась.
Она вспомнила его слова о тюрьме.
— Вы уже проверили…
— Нет. Если хотите, я наведу справки…
— Нет! — Она снова покраснела. — Но спасибо за то, что вы честно говорите мне все. Я ценю это, майор.
— Алек. — Он повернул к ней лицо. Они все еще сидели на узкой скамье, так близко друг к другу, что она могла видеть отблески огня в глубине его синих глаз. — Не называйте меня майором.
— О, — смутилась она, — не знаю…
— Пожалуйста, — тихонько сказал он тем особенным голосом, которым шептал ей на ухо в кабинете издателя, когда его губы почти касались ее щеки. Его взгляд скользнул по ее рту, и сердце Крессиды почти остановилось от внезапного острого желания, чтобы он поцеловал ее. Осознав это, она впала в шоковое состояние. Даже если он смотрит на нее вот так, это… ничего не значит, сказала она себе. Но если бы тихий голос, проникающий в самое сердце, что-то означал, если бы он поцеловал ее… ей бы это наверняка понравилось. Очень.
— Хорошо, — с трудом выговорила она. — Если вы хотите… Алек.
Алек упивался ее охрипшим от волнения голосом, когда она произнесла его имя. Может быть, ему и не следовало целовать ее, но он точно хотел это сделать, и она ответила бы ему. Ее сияющие глаза потемнели от желания. Она явно хотела, чтобы он ее поцеловал. Они были одни в Лондоне, в этой комнате, свободные от забот. Сегодня можно не думать о своих обязанностях и заставить Крессиду забыть обо всем. Этой ночью он не хотел ни о чем думать, кроме нее.
Она была всем, чем не был он, то есть его противоположностью. Она не привыкла таиться. Когда он оглушил Преннера, она стала белая как полотно. Но не вскрикнула, не упала в обморок, не запротестовала. А потом, когда она взорвалась от негодования — позже, на улице, это было очаровательно. И даже возбуждающе. А сейчас… Она ждет, опьяненная желанием. Он чувствовал, как его тянет к ней; он видел ее мягкие губы, слышал ее учащенное дыхание. Кровь взыграла от предвкушения.