Иван отвык от крепкого и с первой же рюмки легкий туман ударил ему в голову. После этого захотелось говорить и говорить, радоваться своим словам и другим передавать свою радость. Иван рассказывал и сам себе удивлялся и не понимал, откуда у него такие ласковые слова обо всем.
Старики сидели и слушали, и в диковинку им казалось, что вот обо всем говорит Иван, а молчит о войне, о страхе… Как будто и не ему оторвали руку и как будто не видел он, как падали люди, падали и больше не вставали.
Иван Кожемяка говорил о Днепре, о Волге, о степях и свистящих сусликах. И рассказал, как долго лежал он в госпитале и когда уже безруким впервой вышел на крыльцо избы, то удивился синему небу и невидимому жаворонку, поющему совсем так, как и над льняным полем.
— А потом, дедка, вот плелся я степью к станции… Люди военные шли навстречу… орудия… И смотрю я, дедка, вот сломала ногу Серка и стрелять ее хотят… Господи, думаю, за что же она виновата, и кидаюсь к товарищу лейтенанту, кричу ему, отдай, кричу, мне, безрукому инвалиду, а он уже выстрелил… да не попал в лоб… Ну, ладно, говорит, бери… Оттащили Серку прочь с дороги, бросили мне… Во! Нога сломана, шея прострелена… Три месяца, дедка, днем одним промелькнули… И видишь — Серка… Серка мне и охоту к жизни дала…
Переночевал Иван Кожемяка у деда Кузьмы. Утром, на рассвете, поднялись все. Дед осмотрел Серку, погладил по шее, пощупал криво сросшиеся края раны, потрогал ногу. Серка чуть-чуть шевельнула шерстью.
— Смотри, Иван, — сказал дед Кузьма, — это Серка встрепенулась, дает шерстью знать, что все она вспомнила… Она, брат, все помнит… И что ты ей сделал, тоже помнит…
Как бы понимая слова деда, Серка подняла уши, сделала шаг в сторону и прижалась боком к пустому рукаву Ивана…
К заходу солнца Иван Кожемяка поднялся на бугор.
— Стой, Серка!
Иван Кожемяка заплывшими слезой глазами смотрел на деревню. Серка правой передней ногой взбивала песок и просила повод.
— Погоди, Серка… в груди-то у меня как бьется… Ребятишки чьи-то там бегают…
Иван Кожемяка смотрел, и не заметил, как Серка спокойным шагом тронулась вперед.
Только что въехав в родную деревню, Иван увидел стоящего у избы человека и невольно остановился. Вместо лица у него была страшная, кровавокрасная маска с одним-единственным глазом и изуродованными, свернутыми на бок губами.
— Кожемяка! Иван!
Иван пристально вглядывался в лицо незнакомому человеку и, наконец, спросил:
— А ты чей?
— Да я ж… сосед твой… Не признаешь, Иван? Я ведь Васильев Петр…
Иван соскочил с Серки и бросился к Петру.
— Петя! Господи, Боже мой… тебя-то как изуродовали…