Проходя, Лёня всматривался в надписи на надгробьях. Сотни незнакомых имён ни о чём ему не говорили, но толпа обитателей этого места была благожелательна к пришельцу, и Лёня испытывал к ней благодарность за такой приём. Он уже давно не чувствовал себя так хорошо и защищённо, он испытывал к кладбищу уважительную любовь, как к царю — и вовсе не оттого, что здесь теперь была Вера. Он вообще думал о Вере не в первую очередь, она уже скрылась за поворотом, её не стало видно. Да и вещи, которые могли бы о ней напомнить: стул, на котором она сидела, щётка, которой она расчёсывала волосы, — всё это исчезло вместе с ней и вместе с квартирой на Старом рынке, откуда пришлось съехать за неуплату и переселиться на Яхту, в крытый толем шалаш, к Иванову. Детей никак нельзя было взять с собой, и социальная Служба опеки малолетних пристроила их временно в детский дом. Там им было хорошо.
А вот с Ивановым начались проблемы. Чем ближе подходил Конец света, тем тревожней становился Иванов и задумчивей. Он больше пил и больше курил. Он даже купил брусок мыла, сходил на безлюдный по зимнему времени года общественный пляж и вымылся там под одиноким краном с ног до головы, хотя мытьём тела до тех пор не злоупотреблял. Лёне Шор-Табачнику иногда казалось, что Иванов обрадуется, если Мессия в назначенный час изменит направление своего пути и пройдёт мимо Ашкелона, куда-нибудь.
Сидя на кладбищенской лавочке, в тени сильных деревьев, Лёня представлял себе появление Мессии: вот он идёт, строгий старик в белом пиджаке, он не глядит по сторонам, губы его шевелятся: «Час пришёл! Час пришёл!» В руке Мессия несёт холщёвый мешочек со съестными припасами, голова его не покрыта, седая грива посверкивает дождевой пыльцой. Такой старик, пожалуй, может и испепелить, если захочет; опасный старик. Лёне Шор-Табачнику хотелось бы спросить у Мессии, придёт ли он на берег, к Яхте, где Иванов его ждёт, но он побаивается задать вопрос и робеет. Как бы там ни было, нужно идти и предупредить Иванова, чтоб он был окончательно готов.
А Иванов пил, сидя на песке берега. Он пил, чтобы обогнать время и чтоб на душе стало светло и прохладно. Допив бутылку «Узо», он поглядел на часы; шёл шестой час, Конец света ещё не наступил. Иванов досадливо сощурился и покачал головой: Бог изобрёл Время, а не часовые стрелки. Потом он поднялся на ноги и полез в яхту, в шалаш — спать. Закурив «Ноблес», он растянулся на резиновом тюфячке и закрыл глаза. Сигарета, дымясь, выпала из его пальцев и откатилась к горстке сухих стружек в углу.