«Недоростки. Маленькие и хилые, как Комок, и никто из них не обладал даром».
Страх заставил его, пошатываясь, подняться на ноги. Держась за бок, чтобы унять сочащуюся из раны кровь, Варамир доковылял до двери, откинул рваную шкуру, прикрывавшую проем, и оказался перед сплошной белой стеной. «Снег». Неудивительно, что внутри стало так темно и дымно. Падающий снег похоронил под собой хижину.
Когда Варамир толкнул снежную стену, она рассыпалась — снег был всё ещё мягким и мокрым. Снаружи ночь была белой как смерть; тонкие бледные облака пресмыкались перед серебристой луной, и с небес холодно взирали тысячи звёзд. Он видел белые бугры, в которые превратились другие хижины, погребённые под снежными заносами, и за ними бледную тень закованного в лёд чардрева. К югу и западу от холмов простиралась необозримая белая пустошь, где ничто не двигалось, кроме летящего снега.
— Репейница, — жалобно позвал Варамир, соображая, как далеко она могла уйти.
«Репейница. Женщина. Где ты?».
Вдалеке завыл волк.
Варамира пробила дрожь. Он узнал этот вой, так же как Комок когда-то узнавал голос своей матери.
«Одноглазый».
Он был старшим из трёх, самым крупным и свирепым. Охотник был гибче, быстрее, моложе, Хитрюга коварнее, но оба они боялись Одноглазого. Старый волк был бесстрашным, безжалостным и диким.
Умерев в теле орла, Варамир потерял власть над другими своими зверьми. Его сумеречный кот убежал в лес, а белая медведица набросилась с когтями на окружающих, успев разорвать четверых, пока её не закололи копьем. Она убила бы и Варамира, окажись он рядом. Медведица ненавидела его и приходила в ярость каждый раз, когда он надевал её шкуру или забирался ей на спину.
А вот его волки…
«Мои братья. Моя стая».
Много ночей подряд он спал среди них, его окружали их мохнатые тела, помогая сохранить тепло.
«Когда я умру, они съедят меня и оставят только кости, которые оттают из-под снега с приходом весны», — эта мысль странным образом утешала. В прошлом волки Варамира частенько приходили к нему за едой — и вполне естественно, что он, в конце концов, накормит их ещё раз. Он вполне может начать свою вторую жизнь, обгладывая теплую мертвую плоть со своего собственного трупа.
Из всех зверей проще всего привязать к себе собак — они живут так близко к людям, что и сами становятся почти что людьми. Вселиться в собаку, надеть её шкуру — всё равно что обувать старый башмак из мягкой разношенной кожи. Башмак по своей форме уже готов принять ногу, и собака готова принять ошейник — даже если ошейник невидим для глаз. С волками труднее. Человек может подружиться с волком, даже сломить его волю, но никто не сможет в полной мере его приручить.