– Черт с вами, – отмахнулся я. – Сидите. Привезу ее в райотдел...
Еще не стемнело, но из-за низких туч создавалось ощущение позднего вечера. Ветер дул порывами, швыряя потоки воды. Я бросил «жульку» на Тальниковой и отправился пешком по переулку, проваливаясь по щиколотку в грязь. Во дворе нужного дома имелась собачья будка и злобный враг прохожих. Он произвел два предупредительных гавка, выкатился из домика, бренча цепью, и залился «пулеметной очередью». Прикинув на глазок длину цепи, я вошел во двор и, прижимаясь к фундаменту, добрался до крыльца. Собака взбеленилась – от горшка три вершка, а столько злости, словно ее дрессировал лично Хьюго Баскервиль.
В домике горел свет. Я поднялся на крыльцо, постучал. Открыли не сразу – похоже, женщина долго вставала с кровати, искала тапки, путала двери.
– Кто вы? – она отворила на пару сантиметров дверь, показала осунувшееся лицо, острый нос, пуховый платок, наброшенный поверх халата. Обычная русская женщина, и выглядит ровно на столько, сколько ей есть.
– Анна Михайловна?
– Да... Что вы хотели?
– Капитан Богатов, уголовный розыск. – Я показал в раскрытом виде удостоверение, она долго всматривалась в него, сверяла с оригиналом.
– Есть сомнения? – улыбнулся я.
– Проходите... – Она, сутулясь, побрела в комнату, где действительно стояла кровать с коваными дужками.
О смерти Грушницкого Анна Михайловна уже знала – Света Новикова позвонила. Поднялась температура, сердце зашалило. Отпросилась с работы, весь день провела в постели – без всякого улучшения. С лекарствами в доме туго.
– Остается сбивать температуру встряхиванием градусника, – невесело пошутила Анна Михайловна. – Да вы не волнуйтесь, молодой человек, это психология – пройдет. Лекарства здесь ни при чем.
Я понимал, что не смогу доставить эту женщину в райотдел – не фашист же. Придется караулить ее дома. Извинившись, я по сотовому позвонил Вениамину и обрадовал парня, что в постели невесты он будет этой ночью лишь эпизодически. Анна Михайловна нуждается в опеке. Через три часа он должен быть в Рыбачьем переулке, протянуть лямку до трех ночи, а там уж его личная трагедия – где он будет искать смену. Можно Крюгера добыть, можно поднять с постели Неваляева и попросить у него бойцов из патрульной службы (оба варианта – обхохочешься). Не стал выслушивать тоскливые завывания и отключил связь.
Больше часа я сидел у кровати Анны Михайловны, мусоля кружку с остывшим чаем и решая поставленные задачи: охрану тела, добычу информации и отвлечение несчастной женщины от больной темы. Безумной любви к Грушницкому она не испытывала. Но человек он был надежный, малопьющий, умел создать настроение, хотя при этом оставался молчуном и букой. С семьей ей не повезло. До Грушницкого водила знакомство с видным татарином, работающим вольным каменщиком в строительной организации. Герой-любовник сгинул в прошлое, Анна Михайловна поменяла работу... А что касается Грушницкого, то в молодости он сидел на зоне (за «случайное» воровство), не любил об этом вспоминать, и если кто-то касался больной темы, закипал, как чайник. Да, имелся у него приятель – Башлыков, комендант общежития, но неясно, что у них было общего. Грушницкий – основательный, а тот – отрезанный ломоть, неприятный, пугливый, подозрительный. И какие их дела связывали – тоже вопрос. Имелось у Анны Михайловны подозрение, что человек этот – из темного прошлого Грушницкого, но вслух не говорила, зачем? Не имела она прав на прошлое своего дружка.