Он смотрел на чащу, в темноту. Когда он смотрел туда, жар немного отступал. Мысли его находили успокоение, вот только в чем? Что он должен был сделать, чтобы вновь обрести себя после того глупого взрыва?
Медленно из темноты леса проступил глаз.
Вирский стал оглядываться по сторонам, стараясь привлечь внимание остальных, но больше никто не замечал ЭТОГО. Глаз из темноты видел только Сергей Вирский.
— Я начинаю сходить с ума, — прошептал он.
Огромный глаз внимательно смотрел на него. Создавалось впечатление, будто он изучает Вирского. Под пристальным взором этого ока жар начал пропадать. Вирский почувствовал себя лучше.
Он хочет убивать немцев, с ним никто не желает разговаривать, он медленно сходит с ума, потому что из леса на него смотрит огромный внимательный глаз. А все из-за этой треклятой контузии. Что ему делать?
— Что мне делать? — спросил он у глаза, и в этот момент где-то впереди раздались автоматные очереди.
Подгоняемый тревогой и теряясь в догадках, Алексей Калинин бежал к переднему краю лагеря. Приходько ни на шаг не отставал от молодого лейтенанта. Выстрелы больше не повторялись, но Калинин уже увидел место, откуда они могли раздаваться.
Там, где старшина выставил аванпост, за деревьями с ППШ на изготовку залегли двое бойцов. Их взгляды были устремлены куда-то вперед на дорогу, исчезающую в темноте. Калинин знал, что дальше находится как раз то место, где в снегу погребены вещи и оружие немцев. Подбегая ближе, Приходько наклонил голову Алексея, уберегая его от опасности. Возле одного из часовых они упали в снег.
— Там немцы, — сообщил солдат Калинину.
— Появились-таки, — пробормотал Приходько. — А мы уж думали, что они насовсем сгинули.
— Где они? — спросил Калинин.
— Там, где-то на краю дороги. Тоже за деревьями прячутся.
Рядом плюхнулся в снег политрук.
— Что произошло? — шепотом спросил он. — Кто стрелял?
— Там немцы, — снова повторил часовой. — Мы сидим с Павликом, охраняем лагерь. Вдруг слышим, как с дороги кто-то по-немецки лялякает! Мы тут же вдарили очередью по ним…
Солдат вдруг ухмыльнулся:
— Кажется, одного положили!
— Совершенно глупое решение, — возразил Калинин. — Вы открыли огонь, обнаружили себя, а что, если их там несколько сотен?
Политрук едва заметно кивнул, одобряя слова лейтенанта.
— Нет, — ответил часовой. — Их двое. Одного точно положили.
Они замерли, глядя в темноту, которая застилала дорогу. И вдруг из темноты раздалось жалобное:
— Nicht schie?en, bitte… Es friert mich![1]
— Что он говорит? — спросил старшина, не обращаясь к кому-то определенно.