По местному обычаю дома не принято было красить в яркие цвета. Считалось, что это привлекает злых духов и прочую нечистую силу. Зато заборы красить не возбранялось, и тут уж местные жители отыгрывались по полной. Заборы здесь можно было увидеть самые разные — синие, зелёные, ядовито-жёлтые, тёмно-вишнёвые. Кое-где даже красовались незатейливые узоры, в основном в виде ромашек или бабочек. На одних заборах краска была яркая, свежая; на других она успела поблекнуть и пооблупиться. Мой взгляд пробежал по многоцветию этого калейдоскопа и приобрёл откровенно хищное выражение, остановившись на заборе ярко-красного оттенка. Ну, здравствуй, Фёкла. А я как раз к тебе.
На всякий случай я ещё раз огляделась по сторонам. Солдат нигде не видно, лошадей тоже. Должно быть, уехали, кто к моей избушке, а кто в город с докладом. Я пересекла пустынную улицу и подошла к красному забору. Протянула руку между досками, скинула служащий символическим замком крючок и отворила калитку. И, недолго думая, вошла.
В маленьком внутреннем дворике никого не было. Хозяйка не то в доме, не то ушла куда-то по делам, то бишь сплетничать. Мне это было только на руку. Взгляд медленно заскользил по двору. Несколько свежепрополотых грядок, пара чахлых яблонек, вдоль забора — кусты малины. Напротив крыльца стоял грубо сколоченный стол с двумя толстыми ножками, вкопанными в землю. На столе — пара пустых плошек, поставленных одна в другую, надкусанная горбушка чёрного хлеба, несколько деревяшек непонятного мне назначения и кувшин молока. Это было как раз то, что нужно.
Я подошла к столу, извлекла из сумки щепотку тёмно-коричневого порошка и высыпала её в кувшин. Потом развернулась и быстро зашагала обратно на улицу, не забыв снова закинуть крючок в петлю, запирая за собой калитку. Ну что ж, Фёкла, с тобой я поквиталась. Будешь знать, как доносить на детей.
Дверь мне открыла Неёла, жена Егорыча. Она сразу меня узнала и молча посторонилась, пропуская в избу. Выражение её лица при этом казалось не слишком довольным. Ярослав и Дара были уже здесь; они расположились за столом на деревянной скамье; напротив сидел на стуле Егорыч. Двое детей, Митяй, постарше, и Белян, помладше, шушукались на печке. Егорыч поприветствовал меня кивком головы и усадил на ещё один стул. Против обыкновения, он был неулыбчив и выглядел чрезвычайно озабоченным.
— Ни в какие ворота это не лезет, вот что, — сказал он, усаживаясь рядом со мной. — Чтобы простые честные люди должны были скрываться от стражников, будто какие-то прохиндеи! Чтобы соседи доносили на соседей! Чтобы солдаты арестовывали детей!