— А, это объясняет все. — В его голосе прозвучало облегчение, словно Роза разрешила для него какую-то головоломку. — Боюсь, что я не помню его. Видимо, он был сопливым малышом, когда я нежился в лучах славы. Догадываюсь, что он не терял времени и выдал тебе всю грязь об этой истории. Леди, о которой шла речь, — про дожал он, заметив ее смущение, — несомненно решала свои проблемы, когда обеспокоила себя таким, как я, юнцом. Она практически изнасиловала меня, хоть я и не могу на нее пожаловаться. Все это было в высшей степени поучительно. Я не строю иллюзий, что я оказался первым стреноженным мальчишкой, которого она заманила в свой чулан, однако, тем не менее, одним из таких. Ты знаешь, когда тебя прерывают, это такая травма. Могла бы сделать меня недееспособным на всю жизнь.
Сколько из этих слов были произнесены нарочно, чтобы шокировать ее, Роза сказать не могла. В его голосе зазвучали резкие нотки.
— Моя личная жизнь была, как я подозреваю, не более предосудительной, чем многие другие, о которых никто не сплетничает. Однако, благодаря моей громкой фамилии, а также флиртам моей мамочки-леди, мои собственные, изрядно раздутые похождения удостоились всеобщего внимания, которого — увы! — они едва ли заслуживали. Каким счастливчиком я был бы, если бы оказался способным на те сверхчеловеческие свершения, которые мне приписывают. Однако, разумеется, серьезное искусство не помогает лучше распродавать воскресные газеты, поэтому та информация обо мне, которая действительно имеет значение — мои живописные работы — редко удостаивается упоминания, разве что в наиболее ругаемых художественных кругах. Так мне и приходится жить с тем неудачным имиджем Казановы, который между делом еще и рисует немножко. И тут опять-таки помогают деньги. По крайней мере, я могу себе позволить послать их ко всем чертям.
Роза проницательно заподозрила, что Алек Рассел без колебаний пошлет их к чертям, даже если в кармане у него не останется ни гроша. За всей кажущейся легкомысленностью его слов она интуитивно обнаружила какую-то боль и подумала, чего стоило ему признаться о своем разочаровании, что его работы не обрели официального признания. И ей внезапно захотелось утешить его.
— Когда я увидела твою работу, у меня открылись глаза, — робко отважилась она. — Словно откровение сошло на меня. До этого я рисовала, а сознание было закрыто.
— Очаровательный комплимент, — отрезал он, резко нажав ногой на педаль газа, потому что впереди лежал прямой участок дороги, — от одного учителя другому.
И дальше они ехали молча.