— Алек, — льстиво затараторила она, стараясь пробиться сквозь толстую стену его сосредоточенности. — Мне надоело. — Неужели она действительно осмелилась так заявить? И разве он и вправду не слышал ее?
— Алек, — повторила она погромче, — давай съездим в город. — Мне нужно купить кое-что для поездки. Сегодня утром мне что-то не работается.
— Что ты еще тут выдумываешь? — рявкнул он. — В Париже ты сможешь купить себе все, что угодно. А теперь заткнись. Я занят.
— Как ты смеешь приказывать мне заткнуться? — взвилась она, изображая гнев и чувствуя восхитительный озноб от приближающейся опасности. — Ты не мог бы постараться вести себя повежливее?
— Роза, если ты не можешь успокоиться, то беги отсюда и поиграй где-нибудь еще. Ты мешаешь мне сосредоточиться.
— О, я понимаю, — терзала она его. — Я обязана сохранять свою сконцентрированность, сколько бы ты ни прерывал меня, критиковал и придирался. А вот сам гений не может работать не в абсолютной тишине, так что ли? Почему бы тебе не поупражняться в том, чему ты меня учишь? Ведь ты всегда можешь порвать все и начать заново.
Его реакция оказалась более сильной, чем она предполагала. Она не придала значения выражению, что застыло у него на лице, измученному, усталому взгляду. Если бы она знала его дольше и лучше, то поняла бы, что он погружен в те особенные, личные, ментальные творческие муки, что предшествовали рождению образов, боровшихся в его мозгу.
— Ты, маленькая сучка! — заорал он, бросая работу и хватая ее за плечи, жестко и больно. Его глаза страшно сверкнули. — Что вселилось в тебя за эти последние дни? Ты ведешь себя как капризный ребенок!
В какой-то ужасный, парализующий момент ей показалось, что он вот-вот ее ударит. Вся ее храбрость улетучилась. Она не намеревалась доводить его до такого накала. Он глядел на нее долгую, жесткую минуту, явно призывая на помощь весь свой самоконтроль, прежде чем отпустил. Однако, когда он снова заговорил, его слова приморозили ее к полу.
— Роза, я не дурак. У меня невероятно высоко развита наблюдательность. Ты ведь в последнее время недовольна тем, что я в лепешку расшибаюсь, стараясь отточить сырой материал твоего благословенного таланта. Тебе хочется чего-то большего, не так ли?
Понимание пролилось на нее, словно кислотный душ. Она пыталась отвести взгляд прочь, но не могла.
— Если ты хочешь, чтобы я занимался с тобой любовью, так и скажи, — продолжал он осторожно. — Тут нет никакой необходимости во всей этой сложной прелюдии. Ты этого хочешь, Роза?
Весь мир пришел в плавное движение, когда его губы накрыли ее рот. О, это вовсе не походило на поцелуй Джонатана. И вообще ни на что. Тогда, с Джонатаном, кости не плавились в теле. С Джонатаном пол оставался твердым под ногами. Этот поцелуй казался настоящим, виртуозным — превосходно контролируемый, блестяще исполненный, аккуратно рассчитанный, чтобы низвести ее до лепечущей развалины. Сквозь всю его злосчастную восхитительность громкие колокола тревоги звонили в ее мозгу.