«Дорогие мама и папа!
Вы придете в ужас, однако я решила уйти из Холитри и начать полный курс в Художественном колледже. Все уже сделано. Я перееду на новую квартиру и затем напишу вам вскоре обо всем более подробно. Пожалуйста, не огорчайтесь. Я продумала все очень основательно.
С любовью, Роза».
Она не стала писать Филиппе, потому что не хотела лишать себя удовольствия позвонить ей и удивить. Филиппа, она была уверена, от всего сердца одобрит ее, и это будет большой поддержкой. В то утро от Билла Поллока прибыл большой манильский конверт с анкетами, образцом для заявки на стипендию, проспект и краткая, очень дружеская записка, адресованная «Розе и Алеку». Такое совместное написание их имен сладко кольнуло Розу. Что думал Билл Поллок об их отношениях? Видел ли он подобное и раньше?
Когда все письма были готовы, Алек отвез ее в деревню и опустил все конверты в boite aux letters[16], запечатлевая поцелуй на ее лбу всякий раз, когда очередной конверт падал в будущее.
— Ты моя храбрая девочка, — приговаривал он.
Их отношения вступили в спокойную фазу, никому не хотелось омрачать их последние совместные дни ненужными размолвками. Алек не назначал дня ее отъезда, и Роза подозревала, что, подобно ей самой, он разрывался между желанием продлить ее пребывание и намерением поскорее покончить с этим болезненным делом — их расставанием.
Итак, Роза выбрала себе новую дорогу в жизнь. Какая альтернатива оставалась ей? Броситься к ногам Алека и пожертвовать всем тем уважением, которое он к ней питал, прибегнуть к «эмоциональному шантажу», презираемому им?
Как-то вечером, наслаждаясь бездельем, поскольку Алек уменьшил теперь ее рабочий график, они сидели и слушали Брамса, пафос и страсть музыки стали захлестывать Розу. Это был Первый концерт для фортепиано, полный боли, разочарования и нежности. Роза засомневалась, сможет ли дослушать его до конца, поскольку ее чувства опасно подошли к поверхности.
— Мне нужно завтра ехать домой, — сообщила она спокойно Алеку, поднимая на него глаза. И пока музыка нарастала до невыносимой интенсивности, он выдерживал ее взгляд, пока ее черты не стали расплывчатыми от сдерживаемых слез. И тогда он встал и выключил музыку.
— Да, я знаю, — сказал он.
Он отвез ее на ближайшую станцию, где она могла сесть на шербурский поезд. Он предложил проводить ее до Лондона, но не стал настаивать, когда она отказалась.
— Напиши мне обязательно, — сказал Алек, когда они ждали на платформе. Она молча кивнула. — Я не купил тебе прощальный подарок, Роза, потому что чувствую, что такой сентиментальный жест тут неуместен. Из чисто практических соображений, — продолжал он, — я даю тебе вот это. — И он вручил ей длинный, туго набитый конверт. Она нерешительно открыла его и обнаружила чековую книжку компании Коуттс и Ко, на которой было напечатано ее имя. Она уже набрала в легкие воздуха, чтобы протестовать, однако он вклинился в эту короткую паузу и произнес угрожающе: — Избавь меня от этого, Роза. С моей стороны тут нет даже намека на великодушие и ни малейшей жертвы. Я просто хочу, чтобы ты обладала такой же независимостью, какую дают деньги мне — и могла бы не подвергаться шлифовке в колледже, пойти куда-нибудь еще, если почувствуешь, что обучение тебя не устраивает. Если бы я мог подарить тебе «свободу», упакованную в коробку, в виде подарка, это выглядело бы благопристойнее. Но то, что лежит в конверте, означает то же самое, и я почувствую себя глубоко оскорбленным, если ты не доверяешь мне в достаточной мере, чтобы принять это. И еще, Роза, не подвергай риску свою репутацию каким-то другим образом. И в знак уважения к моему благородному самоотречению не отдавай себя никому, пока не влюбишься. В противном случае я хотел бы быть первым. Обещай.