Ощущение заброшенной сцены дополнял разлетающийся в стороны мусор и общий отпечаток мертвенного существования.
Неудивительно: с приближением врача улицы вымирали.
Бренар стоял у очередной двери, вынося вердикт. Всю жизнь он не исполнял приговор, а наблюдал со стороны. С краю. А теперь он — судья, и он ставит на жизнях этих людей крест. В очень, очень буквальном смысле… В этой развалюхе как-то умещалась очень большая семья, два с половиной десятка человек. Полнейшая антисанитария, и не нужно было доставать анализатор, чтобы понять, что большая часть семьи уже обречена. Еще при входе Бренару бросились в глаза пять или шесть мордочек, бледных сквозь чумазость до белизны, с крупными каплями пота на висках. Кто-то за занавеской тихо вскрикивал, бредил, стонал. Надсадно орал младенец на руках девчонки с пустыми глазами: лицо ребенка было красным, свекольным, и это значило, что болезнь вступила в последнюю стадию. Не надо разворачивать пеленки, чтобы увидеть черные прыщи.
Это смерть.
С Бренаром никто не заговорил, никто не остановил. Никто не бежал. Выходя, он услышал только, как пронзительный женский голос стал громко, с надрывом молиться на малознакомом наречии. Эмигранты?..
Ставя крест на дверях и нажимая кнопку вызова пожарного расчета, Бренар считал минуты до конца смены. По небу вяло ползло вечернее тусклое солнце, большое, круглое, бледное, как лицо «морозяного».
* * *
Крысы шастали всюду: по кучам отбросов, по канавам, самые наглые расхаживали прямо по мостовой. На большинстве же улиц, превратившихся с осенью в болота, мерзкая живность скакала по ногам и цеплялась за рукава. Из города отбросы уже давно никто не вывозил: мэр сбежал, всем остальным было плевать. Мария видела и чувствовала, как увязает в крысиных зубах чумной город, и как клыкастые твари, жирея, загрызают последнюю надежду столицы.
Город обезумел: откуда-то неслись звуки нежной лютни и разнузданной оргии, на окраинах пылали пожары. Чума еще не вступила в свои права, и многие надеялись спастись, подкупая стражу и разбредаясь по окрестностям, неся смерть и получая ее от вил испуганных крестьян.
Но надежду еще не всю сожрали крысы и пропили пирующие. Оставшиеся горожане пытались спастись по-своему: кто-то звал докторов, в масках, забитых целебными травами, похожих на хищных птиц; кто-то швырял факелы на крыши умирающих соседей.
Странно еще, как пожар не охватил всю фахверковую столицу.
Мария шла в одиночестве по центральной улице, огибая телеги с мертвецами. Почерневшие трупы больших и маленьких людей высились на колесах горами. Вывозить и хоронить было некому. Кто-то умер, кто-то пил, кто-то ждал конца.