Квартал бараков, к которому был приписан Морис, поражал запущенностью. Шелестели по улице куски бумаги, газеты, используемые здесь вместо пеленок. Валялись куски картона, фанеры, из которых мастерили мебель, какие-то железяки, и помоев хватало. Но полиции здесь было много, и район считался безопасным: белые маски светились мерцающим антисептиком на каждом углу. Участковый здесь был — непререкаемый авторитет. В центральных районах убийств врачей почти не бывало, и вредность профессии сказывалась в основном на эмоциональном уровне.
Бренар поправил маску, отозвавшуюся на прикосновение радужными всполохами. Перетертый в порошок текос был прекрасным дезинфектором — но при попытке обработать им целые кварталы обязательно попадалась сотня-другая неизмельченных кристаллов, взрывающих дома или нечаянно проглотивших людей. Поэтому тотальная дезинфекция была признана нецелесообразной, и порошок применялся только в изготовлении индивидуальных средств защиты — врачей и полисменов. На всех ваторцев масок не хватало.
Бренар с облегчением подумал, что до конца смены осталось чуть больше полутора часов. После этого ада он начал ценить свою спокойную должность.
Нет, он, конечно, знал, что творится в захваченных эпидемией кварталах, но это его не касалось, проходило мимо. А теперь вся скрытая реальность обрушилась неожиданным водопадом.
Эпидемия тлела по нищим кварталам пятнадцатый год. Сегодня Бренар сжег уже три дома, вызывая пожарных и вынося приговор двумя росчерками мелка.
— Мама, мама, врач! — заплакала какая-то девочка. Мать, с ужасом глянув на Бренара, подхватила дочь и скрылась в подворотне.
Бренар ощущал власть, и эта власть ужасала. Он знавал участковых, которым нравилось это ощущение власти над жизнью и смертью — таких сторонились даже коллеги. Но большинство врачей видело в этих дежурствах только грязную, очень грязную работу. Лекарств не хватало, и способ пресечь распространение инфекции был один — жечь. Так Ватора уже пятнадцать лет боролась с «морозянкой», и Бренар и забыл почти, какой он был — мир до эпидемии. Эта планета не любила людей. Два солнца вызывали мутации привычных людям, принесенных с Земли, вирусов. Сейчас осталось только вечернее, желтое, заходящее поздно. Оно окрашивало мир в бледно-призрачные цвета, и улица под его лучами напоминала фанерные декорации.