Через много лет в журнале «Юность» Рома напечатала «Два рассказа о Райкине», где описан визит к Ландау.
«…Сидя у постели искалеченного академика Ландау, Райкин пытался развеселить его. Но острое чувство горькой, непоправимой потери мешало ему. Ландау, еще недавно полный могучей энергии, ума и жизнелюбия, сейчас лежал на своей последней постели, не улыбаясь, изредка поводя глазами, бесконечно грустный, погруженный в себя, замкнувшийся.
Аркадий останавливался, у него перехватывало дыхание, он не мог взять себя в руки.
И вдруг Ландау, не поворачивая головы, глядя перед собой, спросил:
— Вы помните эти стихи? — и начал читать стихотворение Симонова “Жди меня”.
Он прочел стихотворение до конца. Потом с трудом встал и вышел из комнаты неровной, прихрамывающей походкой. Все молчали.
Через несколько минут Ландау вернулся и снова лег. Молчание длилось, и никто не в силах был его прервать.
И тут он снова заговорил.
— Я помню английские стихи, — сказал он и начал читать Байрона и Бернса, очень твердо, не запинаясь. Потом глубоко вздохнул и умолк. Он устал.
Когда мы возвращались, Аркадий сказал мне:
— Какая беда! И какое тяжкое ощущение болезни! Ты знаешь, я вспомнил, как в детстве болезнь меня держала в постели. Я не мог пошевельнуться от ужасной боли в суставах, сердце останавливалось. Я чувствовал, как оно останавливалось, понимаешь? И в это время ко мне приходили ребята из школы и хотели меня рассмешить. Но они не могли этого сделать, потому что не могли скрыть от меня свой страх и сочувствие».
Как-то в гости к Дау зашел Толя Туник, Корин племянник. Дау расспрашивал его о работе, вспомнил вдруг, как спутал Толину мать, Надю, с Корой, когда в первый раз пришел на улицу Дарвина.
— Дау, почитай нам стихи, — попросила Кора.
Она принесла из соседней комнаты том Жуковского и дала Толе. Дау начал декламировать наизусть одно из самых любимых своих произведений. Его голос становился звонче и сильнее: чем дальше он читал, тем более подчинялся могучему, размеренному ритму. На наших глазах происходило чудо: уже не было больного, измученного, искалеченного человека — поэзия воскресила его.
До рассвета поднявшись, коня оседлал
Знаменитый Смальгольмский барон;
И без отдыха гнал, меж утесов и скал,
Он коня, торопясь в Бротерстон.
Уж заря занялась; был таинственный час
Меж рассветом и утренней тьмой…
Кора тихо плакала, мы с Толей слушали как завороженные. Это продолжалось долго, мы потом сосчитали — в балладе Жуковского сто девяносто шесть строк. Дау не пропустил ни строчки.
Приветливо и радушно он встречал и свою бывшую студентку Юлию Викторовну Трутень из Севастополя, и Ольгу Григорьевну Шальникову, которая чаще других навещала соседа. Ей он всегда был рад.