— Вот, товарищи, — почти неожиданно обратился он к аудитории, — мы с вами говорили о том, что настоящая свобода существует только у нас, а как вы объясните такой факт? В 1922 году я путешествовал по Германии, объехал много городов, иногда ходил пешком один, без всяких провожатых. И вот, в немецких пивных, а пивные у них напоминают наши клубы, я постоянно видел, как собирались представители разных партий, в том числе социал-демократы, и все свободно высказывали свои мнения. Полиция никого не арестовывала, а у нас троцкисты и те разгромлены… Голос профессора стал напряженным и в абсолютной тишине смело звучал на всю аудиторию.
— Нельзя ли из этого сделать вывод, что в Германии свобода, а у нас нет?
Павел почувствовал, что всем стало страшно. Профессор вдруг замолк, аудитория замерла в зловещей тишине.
— Конечно, вы все, и я вместе с вами, — заговорил опять лектор совсем другим, скучным голосом, — легко опровергаем такую ложную постановку вопроса. В буржуазной Германии рабочие не имеют ничего: все фабрики, заводы, пресса и государственный аппарат находятся в руках капиталистов и эксплоататоров. У нас рабочие управляют всем этим и потому настоящей свободой пользуемся мы, а не они.
Григорьев и Павел вышли на улицу. Лицо Григорьева было мрачно.
— Эх, выпить бы! — выдавил парторг сквозь стиснутые зубы.
— Следующая лекция по истории империализма, Лукина, — осторожно напомнил Павел.
— Не пойду, — решительно отрезал Григорьев.
Неожиданная мысль блеснула в уме Павла:
— Знаешь, сегодня похороны знаменитой русской артистки… заупокойная литургия в церкви Большого Вознесения, совсем близко. Служит архиепископ Трифон, архиерей очень образованный, умный и прекрасный проповедник. Пойдем, наверно, ты таких служб еще никогда не видал.
Мрачное выражение лица Григорьева сменилось удивлением и даже стало несколько растерянным.
— Ну, что же, сходим, — наконец, решил он и в серых хитрых глазах парторга блеснуло озорное любопытство.
Большой ампирный храм был полон, стояли плечом к плечу. Невысокий Григорьев совсем потерялся в толпе и сразу утратил свой обычный апломб. Величественные заупокойные песнопения звучали над толпой. «Отче Наш» пропели молящиеся.
— Будем петь все, — обернулся протодьякон с амвона и повел общенародный хор звонким металлическим баритоном.
Середина храма была полна мужчинами. Москвичи привыкли и любили петь всем народом — храм дрогнул от торжественного гимна..
Павел искоса взглянул на Григорьева. Лицо парторга было бледно, на лбу от непривычной тесноты выступил пот.
«Но избави нас от лукавого»… И сразу наступила тишина.