Лада сползла с кровати, боязливо ступила на поврежденную лодыжку – и с удовольствием отметила, что та уже почти не болит. Правда, идти было немного неловко, приходилось ставить ногу на носок, иначе тянуло в голени. Но и идти-то было всего ничего: номер братьев был в конце коридора. Лада очень надеялась, что Артем уже удалился на традиционную пробежку.
Мишу она обнаружила лежащим в постели с пачкой чипсов под боком и с растрепанной книжкой в руке. Брат без конца читал какие-то воинственные фэнтези. На вошедшую сестру глянул с удивлением и легкой досадой.
– Тети тут нет, – пробормотал с набитым ртом. – Она шпит еше.
– А мне и не надо. Я вообще-то к тебе пришла.
Миша аж поперхнулся от неожиданности – многие годы они с сестрой почти не разговаривали и уж точно никогда не искали общества друг друга. Подросток откашлялся и сел ровно, во все глаза разглядывая Ладу.
– Миша! – заговорила девушка и заметила, что у нее от волнения не попадает зуб на зуб. – Ты должен мне кое-что рассказать…
– Когда это я тебе что-то задолжал, не припомню, – немедленно ушел в глухую оборону тот.
– Ну, перестань, столько времени прошло, ты наверняка уже можешь мне все сказать… Ты помнишь ту ночь, когда наш папка… ну… ушел навсегда? Тебя тогда взяли с собой. Помнишь?
– Помню, естественно, – хрипло проговорил Миша и заерзал. Конечно, он не ожидал, что разговор зайдет об этом.
– Скажи, зачем они тебя взяли? Что было той ночью? Почему ты потом так странно себя вел, рот зажимал, не хотел ничего мне говорить?! – сжимая руки у груди, почти взмолилась Лада.
Несколько минут в номере было тихо. Лада, замерев, с мольбой взирала на брата, а тот неспокойно крутил головой, пытаясь собраться с мыслями. Потом сказал:
– Да это давно уже не тайна. Просто тебе всегда было наплевать. В общем, меня взяли с собой, чтобы я нес фонарик.
– Как это? – растерялась Лада.
– Ну как, как?! Очень просто. Здесь же ночи темнющие, забыла уже, что ли? Идти нужно было через лес, там ближайшая дорога к станции. А у папы были обожжены руки, он ничего не мог в них взять. Брат тоже: он нес в руках какой-то сверток, а еще поддерживал отца. Кто-то должен был светить фонариком, чтобы они хотя бы с тропинки не сбились. Вот я и шел впереди – светил.
– А потом? – жадно спросила Лада.
– Потом вышли на станцию. Только там пусто было, электрички же по ночам не ходят. Но отец настаивал, чтобы мы возвращались домой, что, типа, ты там совсем одна. Все твердил: «Лада проснется и испугается». С братом попрощался, потом присел возле меня, попросил его обнять – сам же не мог. И сказал, что, если я хочу еще когда-нибудь его увидеть, я не должен никому на свете говорить, что в эту ночь выходил из дому. Нет, не так: я должен на все вопросы отвечать, что спал в своей кровати до утра, ничего не видел и не слышал. Потом мы с Темкой вроде как ушли. А на самом деле брат в кустах залег и все на перрон смотрел. А я уснул, наверно… потом, кажется, поезд прошел, я проснулся от гудка, глянул на перрон, а там уже никого нет. Ну, домой меня Темка на руках тащил. По дороге еще от себя добавил, что, если я кому-нибудь проболтаюсь насчет этой ночи, у меня на губах и языке вырастут огромные гнойные болячки.