— ИСКУССТВО — ЭТО ЕЩЕ И РАЗРУШЕНИЕ.
Короткая пауза. Торжественные аккорды барочного реквиема.
— ИЗНАЧАЛЬНО ТОЛЬКО ЭТИМ ОНО И БЫЛО, В ПЕЩЕРАХ ЛЮДИ РИСОВАЛИ ТО, ЧТО ХОТЕЛИ ПРИНЕСТИ В ЖЕРТВУ.
Пауза.
Волосы Вуд встали дыбом. Дрожь без устали пожирала ее, как бродячие муравьи.
Изображение Аннек Холлех в зеркале изменилось. Она так и была нагой и изувеченной, но казалось, что ее лицо движется. Оттуда тек голос:
— ХУДОЖНИК ГОВОРИТ…
Стейн и Вуд прослушали окончание записи в уважительном молчании.
Когда Аннек кончила говорить, ее лицо снова превратилось в вялую маску трупа. В тот же миг словно хор ангелов преобразил черты унылых парящих лиц Уолденов, они оживились и выпустили в воздух слова, как молитву или священное заклинание. И опять ни Стейн, ни Вуд не захотели их перебивать.
Когда близнецы наконец погрузились в кровавое молчание, Стейн произнес:
— Ван Тисх хотел, чтобы звучали оригинальные голоса полотен, хоть потом мы и улучшили звук в студии. Воспроизведение запрограммировано через определенные промежутки времени, двадцать четыре часа в сутки, каждый день.
Выжившее искусство — это умершее искусство, думала Вуд. Если фигуры умирают, картины остаются в веках… Теперь она понимала. В своем посмертном творении ван Тисх нашел способ превратить тело в вечность. Ничто и никто не сможет уничтожить то, что уже уничтожено. Ничто и никто не сможет положить конец тому, что уже закончилось. Суровые пространства, где властвуют холод и электричество, навсегда сохранят эту картину.
Его картину. Его последнюю картину.
— Бальди подготовил ван Тисх… — прошептала она. В этой камере, где любой звук был чужим пришельцем, ее голос прозвучал как крик.
Стейн кивнул:
— Шаг за шагом, втайне. Когда он писал его в 2001 году в непритязательной картине «Фигура XIII», он сразу понял, что Бальди станет превосходным материалом для осуществления его последней работы. Он называл его своей «бумагой». «На Постумо я пишу и рисую, Якоб, — признался он мне, — делаю заметки и готовлю план для последней картины в моей жизни».
Стейн быстро взглянул на Вуд сквозь голубоватый полумрак комнаты. Их обоих окутывал пар, словно их духи решили покинуть тела, но оставаться поблизости.
— Фусхус, не стройте такую мину. Разве вы не понимаете, что вам мы ничего не могли сказать? Если бы вы о чем-то узнали, вы, не колеблясь, помогли бы нам. Но тогда картина была бы каким-то образом и вашей. А вы — не художник, Эйприл. Не художник и не полотно, — прибавил он, и она почувствовала, с каким жестоким нажимом он подчеркнул эти слова. — Мы должны были действовать, не спросясь у вас, потому что речь шла о нашей, а не о вашей работе.