— Все, больше никогда! — поклялся он ей.
Но Джука оборвала его:
— У отца удар!
— Что с ним случилось? — встревожился излечившийся картежник.
Джука приложила палец к губам и убедила его лечь в постель. Потом поднялась в комнату отца Николы и тихо запричитала:
— Бедный мой Милутин!
— Я не бедный, — сжал он руку жены. — Умирать стану, но бедным себя не признаю.
— Мой отец был уважаемым человеком, но он не был добрым, — рассказывал Никола Тесла в Праге Франтишеку Журеку.
Последняя встреча сына с отцом нанесла им обоим ледяную рану. Казалось, комната взорвется от холодного молчания. Никола сидел на кровати больного, совсем как когда-то Милутин во время холеры сидел на его койке. Щеки и глаза провалились. Милутин едва смог произнести то, что хотел:
— Я обещал отправить тебя на учебу в Грац. Обещай, что продолжишь учебу в Праге.
Николы не было дома, когда старца хоронили. Рассказывали, что день был пасмурный, а когда гроб опускали в могилу, засияло солнце. Ему рассказывали, как по доброму обычаю три дня мужчины и женщины толклись в доме, настолько утомив родственников, что те не в силах были ни о чем думать.
Вал посетителей затопил Джуку, Милку, Ангелину и Марицу печальными разговорами, которые следовало поддерживать ракией, произнесением народных мудростей, чашками кофе, мытьем посуды и выслушиванием советов. Все говорили о покойнике. Алагич припомнил, как однажды рассказал ему о человеке, который всю ночь следил за волком, а к утру поседел. Тогда Милутин отмахнулся от него:
— Да не было всамделе ни волка, ни мужика!
Припомнили, как он ругался сам с собой на разные голоса и какая у него была память. Богословскую академию он закончил «превосходно первым». Возвышенный Милутин! Декламировал Шиллера. Всегда забывал про очки, воздетые на лоб. Летом не прятался в тень, а вышагивал посреди улицы. Умный человек. Хороший человек — все сходились на этом.
— А ведь только разменял седьмой десяток.
— Какая жалость!
И всю бы эту толкотню в доме можно было бы вынести… Все, что угодно, только не пустоту, не это одиночество. Страшно им стало, когда они остались в доме одни.
— Как он умер? — спросил Никола, когда примчался в Госпич.
Мама положила ему руку на плечо:
— Он лежал в моих объятиях, тяжело дышал. Мучился. Потом я его выпустила. «Милутин! — сказала я. — Милутин! Можешь уходить». Он посмотрел на меня. Зажмурился. И испустил дух.
Только на третий день Никола открыл ящик письменного стола.
В нем хранились отцовские святыни.
Что было в свертке, перевязанном красно-голубой ленточкой?