Признаться, сидеть на лошадиной шее оказалось не так уж и комфортно, но сзади я чувствовала сильную грудь и руки Леона, а самое главное, его дыхание, которое на моей уже шее перемешивалось с поцелуями и нежными словами. Я с удовольствием прижалась к груди Леона, запрокинула голову на его плечо, и неожиданно само собой нашлось удобное местечко на лошадином теле, и мне стало даже приятно ощущать теплоту и шелковистость шкуры.
Это было совершенно неведомое мне осознание полного единства с любимым мною человеком, когда и стук наших сердец, и наше дыхание словно слились в одном существе, и я уже не я, меня больше нет, а я всецело принадлежу ему, как его рука или нога. Но полное мое небытие, полное растворение в Леоне вовсе не пугало меня, не тяготило, напротив, мягко разливалось ощущением такого же полного покоя и счастья. Если бы передо мной стоял выбор: жить, как я жила прежде, или до конца своих дней вот так, покачиваясь на лошади, плыть, прижавшись к плечу Леона, среди залитых луной виноградников под ночной шелест листвы и мерное перестукивание копыт Кузины, — я, не задумываясь, выбрала бы луну и виноградники.
Мы оба молчали, только Кузина иногда пофыркивала, как бы напоминая, что она тоже причастна к лунному таинству обретения нами того фантастического чувства, рядом с которым бессилен человеческий язык, которое не требует ни слов, ни жестов, преображая души двоих в одну, заставляя их наивно стремиться к бесконечным попыткам так же воедино соединять свою плоть, словно создавая единое тело для этой цельной, общей души. И я очень ясно ощущала, что сейчас, когда мы просто рядом, просто молчим, прижавшись друг к другу, просто дышим, эта самая наша общая душа спокойна. Она наслаждается тихой ночью, полной добродушной луной, россыпью звезд, пьянящим запахом виноградников, шорохом листьев, кротостью крестьянской лошадки; она просто живет, озаряя нас своим светом, и радугой перекидывается между нашими глазами…
Глава 20, в которой в лицо потянуло прохладой реки
В лицо потянуло прохладой и свежим запахом реки, Леон свернул с дороги и очень осторожно, словно не решаясь сломать хрупкое очарование лунной сказки, прошептал:
— Моя королева, вы простите своего вассала, но ему нужно вернуть заколдованную Кузину ее повелителю.
— Папаше Пешо? — догадалась я, возвращаясь с небес. В подтверждение обиженная луна закрылась краем облака.
— Моя королева уже знакома с единственным коневладельцем Шенонсо?
Лошадка прибавила шагу, вероятно, почуяв близость дома. Я рассказала, как днем папаша Пешо подвозил нас в гостиницу и принял Зигрено за моего родителя, а меня — за студентку, поэтому сейчас мне не хотелось бы встретиться с ним.