Ледяная вода лилась на мои руки, смывая кровь и осколки. Когда кожа стала чистой, я увидела, что повреждена только одна рука, но рана производила жуткое впечатление — правую ладонь рассекал четкий, полукруглый разрез.
— О Боже! — пробормотала я. — Лучше бы я была полноценной левшой.
— Что значит — полноценной? — Брет уже вернулся и искал что-то в аптечке первой помощи.
Он осмотрел рану и оторвал пластырь длиной три или четыре дюйма.
— Дело в том, что я пишу левой рукой и всегда пользуюсь левым карманом, но все остальное делаю правой.
— Отчего так произошло?
— Мать говорила, что, когда я была маленькой, она всегда перекладывала вещи из моей левой руки в правую. Никто не объяснил ей, что она поступает неправильно. Я много лет противилась этому, но она все-таки победила. Теперь я сама не знаю порой, какой рукой пользоваться.
— Правда? Вероятно, Трейси, этим объясняются многие ваши внутренние противоречия и… какие-то другие вещи.
Я тотчас заняла оборонительную позицию, поскольку всегда болезненно относилась к своей «леворукости».
— Что вы имеете в виду? Какие вещи?
Он обезвреживал рану, и мне не было видно его лица.
— О, ваше поведение, вашу непредсказуемость, способность попадать в неприятности, помимо всего прочего.
Брет принялся нажимать на порез, пытаясь рассмотреть, не осталось ли еще в коже осколков.
— Судя по всему, к прочему относится моя ненадежность, привычка выбалтывать секреты, моя…
Его прикосновение причинило мне боль, и я прикусила губу. По щекам полились слезы, и одна упала на ладонь. Он поднял голову и зацокал языком.
— Зрелые, взрослые люди не плачут, когда им больно, мисс Джонс.
Его безжалостный, насмешливый тон стал последней каплей. Слезы потекли сплошным потоком, но он лишь придвинул мою руку поближе к себе и подальше от слез. Я не могла объяснить ему, почему плачу. Не могла сказать, что его близость лишает меня присутствия духа, его насмешки приводят меня в бешенство, а его прикосновения выводят меня из равновесия. И что рана, которую он нанес мне сегодня утром, гораздо тяжелее, чем та, которую он сейчас обрабатывал.
— Все в порядке, — всхлипывала я, — оставьте мою руку в покое. Я сама наклею пластырь. — И выдернула руку.
— Хочу вам напомнить, мисс Джонс, что я здесь главный. И вы будете делать так, как я скажу. Вы позволите мне наклеить пластырь, когда я закончу обрабатывать рану? — Он подвинул ко мне стул. — Садитесь.
Я села. Он наложил на рану заживляющий крем и сверху заклеил длинной полоской пластыря. А я все плакала и плакала и никак не могла остановиться. Его суровый профиль и бесчувственный взгляд будто подливали масла в огонь. Наконец он отодвинул мою перевязанную руку.