— Не понимаю. Здесь много комнат. Через несколько часов сюда прибудет Ада. — Зак отошел от двери и направился в сторону кухни. — Я умираю с голоду. А вы?
Моника поспешила вслед за ним.
— Мы не можем оставаться здесь!
— Почему не можете? — Зак заглянул в холодильник. Самое лучшее, что он может сделать, — это остаться спокойным самому. — Здесь ветчина, сыр, ливерная колбаса…
— Ливерная колбаса? — Моника дала сбить себя с толку и вздрогнула от этого.
Зак приподнял бровь, потом пожал плечами:
— Моя мать была немкой. Хлеб какой: пшеничный или ржаной?
Моника только махнула рукой. Зак в раздражении отложил нож:
— Послушайте, ваша дочь больна. И до тех пор, пока она не поправится, она должна оставаться в постели. Так в чем проблема? В комнате? Она ей не подходит, да?
— Комната замечательная, но…
— Дом слишком неказистый? Ванная грязная? — Зак распалялся все больше и больше.
— Нет, конечно, нет. Но…
— Тогда в вашей комнате что-то не так?
— Конечно, нет. — Моника обхватила голову руками. — Вы не понимаете!
— Чего же? — Зак принялся намазывать горчицей кусок хлеба с отрубями.
— Мы с вами незнакомые люди! Зак покачал головой.
— Не такие уж мы и незнакомые. Вы знаете мою сестру. Я знаком с вашей матерью.
— Но вы совсем не знаете меня, так же как я не знаю вас. Вы сказали, что доставите нас на Кадьяк.
— Я вас туда и доставил. Вы находитесь на острове Кадьяк. — Зак слоями уложил ломтики ветчины, сыра и помидоров, закрыл сэндвич и положил его на тарелку. — Давайте поешьте. Сразу почувствуете себя лучше.
Моника уронила руки и только посмотрела на него.
— Почему вы это делаете? — спросила Моника после минуты напряженного молчания. Она так и не притронулась к еде. — Чего вы хотите от меня?
— О Боже! — Редко выходивший из себя, но сейчас действительно сильно задетый, Зак с грохотом поставил перед ней тарелку и отошел назад. — Какой-то парень здорово напакостил вам, не так ли? — заметил он негромким голосом. — Но знаете что? В отношении меня вы очень далеки от истины. Слышали когда-нибудь об элементарном сострадании? О сочувствии?
Не в силах отвести глаза, чтобы спастись от ярости, сверкавшей в его глазах, Моника с трудом сглотнула.
— Мне стало жалко этого ребенка, — продолжал Зак. — И вас, черт побери, тоже! Но не воображайте, что кроме жалости было что-то другое. У вас нет ничего, что мне нужно!
Так ли это? Зак решительно отогнал эту мысль и пристально взглянул на женщину. Моника тоже изумленно смотрела на него. Унижение и стыд комком застряли в горле и душили ее. Готовые брызнуть слезы жгли глаза, но она бы скорее умерла, чем позволила себе расплакаться. Он наверняка счел бы слезы женской уловкой. Попыткой вызвать симпатию после такого оскорбления, которое она ему нанесла. «Почему я вижу во всем только низкие побуждения?» — подумала Моника.