Одно время ему казалось, что она пришла, чтобы перенять у него палочку хормейстера, но скоро увидел, что это не так. Она по-прежнему была едва ли не активнейшей участницей спевок, но отнюдь не претендовала на то, чтобы ими руководить. Она ходила единственно потому, что все время хотела петь, потому что все пело в ней; этот союз, это братство, то тайное, что в ней жило и росло, то, что она слышала и понимала каждый день, то, что хотела сказать или спросить, — все это она пела. И голос ее, усиленный голосами хора, усиленный и подтвержденный ими, делал ясным не только нам, стоящим на берегу Волги, но, главное, ей самой суть и смысл нового откровения.
Лептагову надо отдать должное: ему хватило такта ни во что здесь не вмешиваться, весь тот месяц он подчеркнуто тушевался и речи не было, чтобы он помогал Бальменовой работать над ее партией; как и другие, он только стоял, слушал, пытался понять, что она пела.
Отношения Бальменовой с ребенком, который в ней рос, с каждым днем становились сложнее. Это радовало ее, но по временам она была смущена. Все больше занятая Им, она постепенно отходила от начатой прежде организационной работы. Все же работа шла, не прерывалась, но по обоюдному согласию решались лишь вещи второстепенные и, в сущности, формальные, главное сознательно оставлялось на потом — как Он решит. Самое удивительное, что, похоже, все стороны знали, Кто скоро родится, и это сразу изменило расклад сил. Они и раньше верили, что спасутся теперь. В каждом из них, будь он эсер или, наоборот, сектант, больше не было ни малейших сомнений, что скоро на землю явится Тот, кто возьмет на себя их грехи, освободит их от греха — и частью Лептагову это передалось.
Репетировать с хором, уверовавшим в скорое пришествие Спасителя, он почти не мог, новая вера подавляла все; в сущности, именно она теперь руководила спевками; сверяясь с ней, послушные ей, как камертону, они и пели — и осуждать их за это было бы глупо. Лептагов понимал, что прежняя основа его работы разрушена напрочь: если Бог со дня на день спустится на землю, к людям, то зачем строить храмы, обращенные вверх, к небу, ведь Господа там скоро не будет. Он знал, что, если они правы, ему больше нечего сказать им. Искушение предложить хору прервать репетиции было в нем тогда очень сильно, но он все не решался; как и другим, ему надо было, чтобы Бальменова продолжала петь.
Для хора, для любого из хористов это было удивительно теплое время, время надежд, время веры в Господа, который вот-вот должен сойти к ним.
Это было время и их освобождения от Лептагова: его технические навыки им теперь не нужны и они надеются, что никогда уже нужны не будут, наконец, они могут говорить с Богом один на один, без посредников и учителей.