— Герберт… — беспомощно пролепетала она.
— Шшш!
Поцелуем он заставил Бетани умолкнуть, и она нисколько не возражала. Просто сказала себе, что все это — часть представления и придется потерпеть.
И, конечно, солгала себе. При чем тут «потерпеть»? Едва их губы соприкоснулись, Бетани позабыла обо всем на свете.
Легкий привкус зубной пасты, аромат желания… Теплый, пряный, мужественный и резкий. Ночью они целовались сквозь туманную дымку сна, но сейчас между ними — полная ясность.
— Герберт…
На сей раз она простонала его имя с восторгом, и, словно вдохновленный этим откликом, Герберт снова прильнул к ее губам.
— Ты просто великолепна, — прошептал он, отстраняясь.
— Ничего подобного.
— Да, черт подери!
Герберт с трудом заставил себя убрать ладони с ее грудей. Какие они нежные и мягкие! А соски упругие и твердые, точно горошинки! Еще немного, и он не выдержал бы…
Застонав, Герберт сел, обняв руками колени. Бетани осталась лежать, завороженно глядя на небо. Вот это представление! Спектакль для избранной публики! Во рту у нее пересохло, в груди ощущалась томительная пустота. И даже не глядя в зеркало, молодая женщина знала: лицо ее пылает огнем.
— Она ушла? — осведомилась Бетани, откашлявшись.
Герберт вскинул голову. Взгляд его был отрешенным и бездумным.
— Кто?
— Даньелл.
— Даньелл? — непонимающе повторил он.
— Ну, ты же ее видел. Она шла в нашу сторону. Разве не помнишь?
Сощурившись, Герберт глядел вдаль, точно моряк, высматривающий на горизонте долгожданную землю. И Бетани тут же почуяла неладное.
— Никакой Даньелл не было, верно? — спросила она.
Герберт собрался возразить, но тут вспомнил о договоренности в течение всего уик-энда говорить правду и ничего кроме правды. Кроме того, лгать Бетани ему очень не хотелось.
— Не поручусь. Померещилось что-то… Возможно, дело в освещении. Но вообще-то, скорее нет, чем да.
— Тогда зачем ты целовал меня?
Герберт убрал у нее со лба непослушный локон и улыбнулся самой загадочной из своих улыбок.
— Потому что мне захотелось. Я мечтал об этом поцелуе с тех самых пор, как обнимал тебя ночью. Да и ты вроде бы не возражала. Давай все спишем на пение птиц. Или на жару, если угодно.
— А когда я найду виноватого, что тогда? — спросила Бетани, с трудом сдерживая улыбку.
— На этот вопрос у меня нет ответа, — сознался Герберт, легонько дотрагиваясь до ее губ кончиком пальца. — Рядом с тобой я не в состоянии рассуждать здраво.
Бетани кивнула: пустяки, мол, и разговаривать тут не о чем. Взрослым, как и детям, свойственно вытворять глупости, и до причин здесь докапываться бессмысленно.