Глава 2
Хотите верьте, хотите — нет
...Когда-то молоденький журналист брал у меня интервью, потом напечатал очерк, который назвал «Хотите верьте, хотите — нет». Дурацкое название, если честно. Но к тону очерка имело прямое отношение. Чуть не каждое предложение этот журналистик начинал именно так — «трудно поверить...»
«Кто бы мог подумать, что простая девочка из сибирского поселка нефтяников станет известной театральной актрисой в столице!»
Я и сама порой диву даюсь, ну какой там театр в нашем Пионерском? Жили в бараке — об этом журналистик тогда не посмел, — семья от семьи отгораживалась занавесочкой. По ночам стоял любовный стон целой роты женщин и мужчин. Ну и все остальное тоже вместе — праздники, скандалы, песни и похороны...
Меня жалели. Баловали даже — конфеткой, игрушкой, просто лаской. Я росла без отца, хотя папаш у меня было несчитано: мама моя — женщина сердечная и любвеобильная. Чуть не каждую неделю новый папаша. Вот соседи меня и подкармливали.
Хотя я никогда не голодала — мамка работала в кондитерском цехе. А это для девочки — сладкий рай. Помню, подставляю ладошку, мамка льет из десятилитровой жестянки сгущенное молоко. Так с ладошки и слизываю.
Первый мой артистический опыт — сижу под столом и горланю песню, а кто-то кричит:
— Да выключите радио, уснуть не дают.
Тут все хохотать, потому что меня-то не выключишь. А я любила всяких певиц повторять — Русланову, Пьеху, Великанову, Пугачеву, могла и певцов — Магомаева, Отса, Вуячича...
Потом собрала из пацанов поселковых команду и поставила спектакль «Илья Муромец». Играла там самого Илью. Ни одному мальчишке не доверила. Сами костюмы делали, мечи. Почему «Илья Муромец» — убей, не помню. А все равно — здорово!
А потом... все. Больше ничего театрального.
Ну, на пьянках меня всегда просили задушевную спеть. Я не отказывалась. Пою, а все плачут. Лет до двенадцати так слезу вышибала, а потом что-то надоело. Другие заботы начались. Ухажеры пошли, да таким косяком, хоть сети ставь. Мамка их гоняла, я их гоняла, нет — идут. Стоят под окнами, чего-то канючат:
— Шур, пойдем в кино. Шур, пойдем погуляем. Дрались даже из-за меня. Ну, дурачки, понятно.
А я и сама влюбилась тогда. В учителя рисования. Он был однорукий. Красавец — не описать. Вот он нам рассказывает, какое это плохое искусство абстракционизм, а я на него смотрю и думаю — вырасту, сама ему в любви признаюсь. Он меня совсем покорил, когда руку мыл. Все так ловко получалось. Мелом испачкает и тут же моет.