Главное, будет спокойная жизнь. Как вам известно, несмотря на всю публичную сторону моей карьеры — Крест Виктории, генеральский чин, одиннадцать кампаний, ну и прочая там дребедень, — я всегда был отчаянным трусом и больше всего любил мир и покой. Я парень миролюбивый — это значит, что ни одному человеку не нанесу вреда, если существует хотя бы один шанс на тысячу, что противник сможет мне повредить что-нибудь в ответ. Беда в том, что никто в это не верит, глядя на меня. Я всегда был большим и крепким и внушал мысль, что готов задать трепку самому крутому парню в городе, стоит тому только наступить на мою тень. Конечно, судя по тому, что обо мне понаписал Том Хьюз,[7] вы могли вообразить, что я всегда готов на любую чертовщину, но… Я повзрослел и понял, что за все эти подвиги приходится расплачиваться. Видит Бог, я свое заплатил сполна, и даже в 1848-м, в достаточно уже зрелом возрасте, двадцати шести лет от роду, я уже испытал немало неприятностей — от Хайбера до германских тюрем, не говоря уж о джунглях Борнео и пыточных ям на Мадагаскаре, — во всяком случае, достаточно, чтобы убедиться, что мне не стоит больше искать приключений на свою голову. [II*] Кто бы мог подумать, что планы старого Моррисона усадить меня в парламентское кресло могут привести к… ну да ладно, всему свое время.
Так что добраться до удобного парламентского кресла представлялось мне делом довольно простым, особенно если денежки Моррисона мне в этом помогут.
Все это подтолкнуло меня к мысли, что я просто обязан перемолвиться с моим тестем словечком по вопросу исключительной политической важности.
— По крайней мере, две тысячи в год, — сказал я.
— Пять сотен и ни пенни больше, — отрезал он.
— Черт побери, мне же нужно содержать семью на достойном уровне, — заметил я, — у Элспет запросы недешевые.
— За этим я прослежу отдельно, — проблеял он, как и раньше всегда это делал.
Этот хитрый ублюдок не оставлял мне шанса даже контролировать расходы моей жены — сам он в этом разбирался лучше.
— Тогда — тысяча. Боже милостивый, да одни костюмы обойдутся мне дороже.
— Элспет присмотрит за твоим гардеробом, — утешил он, мерзко хихикая. — Пять сотен, мой упрямый теленочек — это все равно больше, чем ты стоишь.
— Тогда я за это не возьмусь, — говорю, — и дело с концом.
— Ах, так, — тянет он, — вот го-оре-то какое. Ну, тогда я найду другого желающего, а ты, я думаю, останешься прозябать на свое офицерское половинное жалованье.
— Черт с вами, — решился я наконец, — пусть будет семьсот пятьдесят.
И в конце концов я таки получил эту сумму, но только потому, что Элспет сказала своему отцу, что мне нужны эти деньги. Конечно же, одна мысль о том, что я начну политическую карьеру, привела ее в восторг.