пихнул на место и взмахнул кошкой-девятихвосткой, чтобы дать понять остальным, что их ожидает в случае неповиновения.
Когда всех черномазых разместили, на правый локоть каждого надели кандалы, сквозь которые пропустили тонкую цепь, так, что все они были словно нанизаны на нее. Концы цепей закрепили в носовом и кормовом концах трюма. Скоро образовалось четыре ряда негров, лежащих на палубе, а над ними еще оставалось свободное место, так что матросы могли грузить новых рабов на следующие ярусы.
Я ни в коей мере не являюсь аболиционистом, но уже к концу дня был сыт работорговлей по самые уши. Резкий мускусный запах темных тел в трюме был невыносим, жара и смрад возрастали с каждым часом, так что приходилось удивляться, как это кто-либо вообще мог выжить в этом аду. Они дергались и извивались, а мы выбивались из сил, хватая за коричневые руки и ноги, пиная их, чтобы заставить улечься поплотнее. Уже лежащие негры испражнялись прямо под себя, так что к тому времени, как работа была закончена лишь наполовину, грязь и вонь стояли неимоверные. Нам приходилось каждые полчаса подниматься на палубу, чтобы освежиться морской водой и выпить немного апельсинового сока, прежде чем снова и снова спускаться в эту ужасную яму и опять трамбовать эти потные вонючие черные тела, которые стремились забраться куда угодно, но только не туда, куда было нужно. Когда наконец-то с этим было покончено и Салливан приказал всей команде собраться на палубе, мы едва вскарабкались по трапу, готовые только упасть где-нибудь и заснуть.
Но с Джоном Черити Спрингом это было невозможно. Он должен был лично спуститься вниз и пересчитать все ряды, запинать одно черное тело на место в одном углу и вытащить на свет — в другом, пока, наконец, не был окончательно удовлетворен погрузкой. Затем он выругал нас за то, что мы позволили черномазым загадить палубу, и приказал окатить водой и ее, и трюм вместе с неграми. Обсыхать им пришлось на том же месте, где они и лежали, так что из открытых люков еще долго подымались струйки пара.
Я взглянул вниз сквозь решетчатую крышку люка и увидел незабываемое зрелище. Ряд за рядом черные тела, упакованные плотно, как сигары в коробке, обнаженные и блестящие от пота — сплошная темная масса, в которой кое-где поблескивали огоньки глаз, когда в них отражался свет. Плач, стоны и всхлипы сливались в какое-то дикое пение, которое я никогда не забуду, сопровождаемое позвякиванием цепей и шорохом тел, постоянно извивающихся в страшной тесноте, жуткая смесь запахов — мускуса, нечистот и жженой плоти.