– Говорите.
– Это не телефонный разговор. Выходите в сквер перед клубом, садитесь на скамейку и ждите. Я сам вас найду.
– Но я…
Трубка щелкнула, и раздавшиеся гудки рассеяли наваждение этого странного разговора. Зачем я согласилась? Ведь мне абсолютно все равно, что он хотел мне сказать. «Значит, не все равно, – сочувственно вздохнул внутренний голос, с интонациями дяди Коли, который не мог отказать ни одной женщине. – Эх, Ника-Ника. С такой тонко организованной и чувствительной натурой в поэтессы тебе надо было идти, а не в телохранители…»
Я сидела на отвоеванной у бомжа скамейке и так внимательно вглядывалась в проходящих мимо мужчин, что те испуганно шарахались, подозревая во мне скрытую нимфоманку. С того момента, как мне удалось убедить умирающую от любопытства Элю, что ее присутствие сорвет мне любовное свидание, прошло не больше десяти минут, но они показались мне вечностью. Да где же он, мой таинственный собеседник?! Кажется, сейчас, не выдержав ожидания, на всех мужиков начну бросаться, хоть милицию вызывай!
А ее, родимую, уже кто-то вызвал. Ничего не понимая, я смотрела, как возле входа в клуб затормозили машины с мигалками, и одетые в форму люди быстро и деловито миновали гостеприимно распахнутые стеклянные двери. Неужели Дмитрию повезло и на его журналистское счастье в самом охраняемом клубе города случилось что-то из ряда вон выходящее? Я еще раз взглянула на часы и, убедив себя, что человек, заставивший меня проторчать здесь целых пятнадцать минут, скорее всего, не придет вовсе, двинулась к «Винту».
Вспыхнувший под ультрафиолетом номер на запястье, проставленный бдительной «винтовской» охраной, послужил мне пропуском, и вскоре я уже вслушивалась в гудение растревоженного людского улья. Музыку выключили, на танцплощадке толпились испуганные подростки, между которыми сновали серые форменные рубашки, и официанты уже не подлетали к столикам, а собравшись у бара, тихо переговаривались между собой.
– Что тут случилось? – я ухватила за рукав «моего» официанта. – Почему милиция?
– Похищение, – парень явно не прочь был почесать языком. – Представляете, какой-то мужик в черной маске взвалил девчонку на плечо и на глазах у всех утащил через черный ход.
– И ему никто не помешал? Чем же занималась ваша охрана?
– Лежала носом в пол, – хмыкнул официант. – Он через них с девкой на плечах как нож сквозь масло прошел. Сейчас им руки-ноги ремонтируют и мозги вправляют.
– А что за девчонка?
– Черт его знает. Менты выясняют, с кем она была…
Произнося эту фразу, он опустил глаза и так внимательно стал изучать свои ногти, что у меня внутри все перевернулось. Плохо соображая, что делаю, я как сомнамбула двинулась через зал к двери, ведущей на кухню, которая беспрестанно хлопала, пропуская представителей власти. Мой остановившийся взгляд почему-то очень смущал сотрудников правоохранительных органов, и они даже расступались, пропуская меня все дальше и дальше в лабиринт служебных помещений клуба. Когда передо мной распахнулась дверь черного хода, явив внутренность хозяйственного двора, я сделала по инерции несколько шагов на негнущихся ногах, и, зацепившись каблуком за выбоину в асфальте, грохнулась на четвереньки. А потом долго-долго не могла подняться. Потому что прямо перед носом увидела обыкновенную кофейную ложку, на тоненькой разорванной цепочке. Ложку, которой семь лет назад размешивал кофе еще никому не известный Энрике Иглесиас.