Очень напряженные бои разворачивались вблизи мостов и понтонных переправ, по которым в прорывы германского фронта непрерывным потоком шли войска и все необходимые виды снабжения. Немцы бросали туда все силы и откатывались, не продвинувшись ни на метр. Самые ожесточенные схватки в воздухе были на правом фланге прорыва на Млаву, над переправой через Нарев восточнее Ломжи – зона ответственности 173-го истребительного авиаполка. Именно в этом полку воевал лейтенант Василий Сталин.
* * *
Светка сидела у Виссарионовича на коленях и ревела в три ручья. Яков погиб. Старший сводный брат. Я его знал очень мало. Видел пару раз в тридцать девятом в Зубалово и все. Смерть какая-то дурацкая… Хотя умных смертей вообще не бывает. Дивизион БМ-21 «Град», которым командовал старший лейтенант Яков Иосифович Сталин[45], вошел в прорыв на стыке танкового корпуса генерал-майора Роммеля и двадцать четвертого механизированного корпуса Вермахта уже двадцатого июня. И надо же было такому случиться, что на марше они нарвались на какую-то мелкую группу выбирающихся из окружения немцев. Пуля, выпущенная из карабина Mauser Kar. 98k, на излёте задела рамку бокового стекла кабины «Урала» и рикошетом попала прямо в висок Якову.
Сталин обнимал дочь и гладил ее рукой по голове, даже не пытаясь успокаивать. А что мог сказать я? Притащил из холодильника водку, налил три полные стограммовые стопки и в четвертую накапал моей Светке пятнадцать граммов. Одну, как положено было в том мире, накрыл куском черного хлеба. Виссарионович удивленно посмотрел на нее, потом понял и благодарно кивнул мне. Света встала с колен отца, как взрослая подошла к столу и взяла стопку. Выпили молча. Светланка поморщилась и опять заревела. Потом, чуть успокоившись, заявила:
– Я тоже на фронт пойду!
Мы переглянулись с Виссарионовичем, но промолчали. А она опять:
– Я знаю, что в бой меня никто не пустит, да и не умею я ничего, только из пистолета стрелять. Но ведь сейчас столько концертных бригад для наших солдат формируется, чтобы их поддержать. А я много стихов знаю, выучила. Меня Егор научил. – Она схватила меня за руку. – Вот.
Было дело. В редкие свободные вечера я сажал свою любимую на колени и, пользуясь своей фотографической памятью, читал ей Есенина, Пушкина, Блока, еще не написанное здесь Симонова, Высоцкого, Ахматову и даже пытался изображать в лицах Твардовского.
Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый,
Снег шершавый, кромка льда.
Кому память, кому слава,
Кому темная вода, -
Ни приметы, ни следа.
* * *
– Все, хватит! – сказал Коган в субботу. – В конце концов, и так уже ясно, что эта война будет совершенно другой.