— Ваше превосходительство, пойдемте!
Аполлоша замычал, почмокал губами.
— Оставьте, граф. Его теперь из пушки не разбудишь. Он нам не помешает.
Когда свитский вышел, царь сказал:
— Садитесь, Георгий Ардалионович. Что у вас стряслось?
Полковник Назимов не паникер и не суетливый хлопотун. Раз примчался в неурочное время, стало быть, произошла какая-то серьезная гадость. Но в жизни российского самодержца серьезные гадости приключаются постоянно, тем паче во время войны. Относиться к ним царь привык даже не философски, а с религиозной отрешенностью. На всё воля Божья.
«Неужели я сейчас буду разговаривать с царем? Возможно ли?» — волновался за дверью Алексей.
Назимов велел стоять на месте и ждать вызова, на случай если его величеству будет угодно выслушать не только начальника охраны, но и его помощника. И хотя Романов, дитя свободомыслящего интеллигентского сословия, привык относиться к самодержавию и самодержцу неприязненно, даже враждебно, а все-таки сердце замирало. Не от верноподданнического восторга, конечно, — от мысли, что сейчас, быть может, случится нечто, о чем будешь вспоминать всю жизнь.
Люди, вознесенные высоко над толпой, решающие судьбы народов, неизбежно должны приобретать некие особенные качества. Даже человек заурядный и мелкий, взойдя на трон или дав президентскую присягу, делается исторической фигурой. Каждая черта его характера, хорошая или дурная, имеет огромное значение. Всякий случающийся с ним пустяк — разлитие желчи, насморк, приступ сладострастия — может иметь весьма непустяковые последствия для целой страны и живущих в ней людей. Вот почему, думал Романов, царя можно обожать или ненавидеть, но непозволительно относиться к нему с пренебрежением и обзывать «Николашкой», как это с недавних пор вошло в моду у столичных фрондеров и даже у части офицерства.
Будет чертовски досадно, если аудиенция не состоится. Хотя что самодержцу всероссийскому мнение какого-то поручика?
Чтоб справиться с возбуждением и не терять времени даром, Алексей стал присматриваться к устройству царского вагона.
Оно было точно таким же, как во втором вагоне литерного поезда «Б». Шесть ординарных купе, вместо салона — апартамент его величества. Правда, на полу персидский ковер, на стенах не литографии, а картины в золотых рамах (что-то батальное), ну и обшивка палисандрового дерева. Вообще-то для царских чертогов всё очень скромно. Стекло в окне, судя по стуку, двойной закалки.
Дежурный флигель-адъютант недовольно поглядел на беспокойного поручика и покашлял, что означало: «Стойте чинно, не вертитесь».