Это была не мысль, это было именно чувство, которое вдруг вытащило на свет давнюю мысль, что ведь и местные жители, когда сюда пришли мы, воспринимали нас точно так же — как завоевателей, разрушителей, осквернителей. Не все; Тимофей знал многих, которые приняли Красную Армию, как освободительницу, но ведь некоторые — их тоже было много — не хотели даже глядеть в нашу сторону, даже разговаривать отказывались. Сколько боли мы им принесли, как порушили их жизнь!.. Конечно, наш приход был исторически справедливым, мы объединили разорванный историей украинский народ, — и все же, все же… Красноармейцы не говорили между собой об этом, но ведь думать не запретишь…
Немцы уже выстраивали пленных в колонну по пять. Они посматривали на Тимофея, но пока не торопили: работал естественно возникший его особый статус. Надолго ли хватит?.. Испытывать судьбу не стоило, и быть выделенным — когда ты в плену — не стоило тем более. Тимофей взял свою лопату, с помощью Залогина поднялся. Внутренняя пустота пока ничем не наполнилась; это затрудняло удержание равновесия. Малейшее дуновение ветерка грозило опрокинуть на землю. Впрочем, все это — пустяки; главное — к боли притерпелся. Боль наливалась под ключицей, тяжелела, но пока не стреляла ни в руку, ни в спину, ни в сердце. Тело хотело жить, и старалось не мешать Тимофею спасти его.
Колонна тронулась неторопливо, стала растягиваться, как гармошка, пока не вытянулась почти на двести метров. Лопат хватило не на всех. Солдаты конвоировали с обеих сторон. Колонна отошла совсем недалеко, когда в воздухе появился небольшой самолет. На него почти не обратили внимания, но когда он взревел мотором и, сделав боевой разворот, по наклонной устремился в атаку, — и конвоиры, и пленные бросились в рассыпную. Рев нарастал; вот сейчас ударит из пулеметов… Над самой землей, почти над головами, самолет выровнялся, и тогда стали видны кресты на его крыльях. Это был моноплан-парасоль с открытой кабиной, гражданская модель, хотя и с пулеметами. Скорее всего — связист. Довольный произведенным эффектом, летчик смеялся и махал свободной рукой. Словно подброшенный облаком пыли, самолет круто взмыл и ушел в сторону триангуляционной вышки.
Поле было большое. Но и стадо, которое здесь прежде паслось, было не маленьким; поэтому коровы часто заходили в рощу, где трава была сочней, или переходили через ручей на луг. Впрочем, луг принадлежал не хозяину фермы, а общине, значит, каждый раз такие визиты ему приходилось согласовывать. Упразднив ферму, наши оборудовали на пастбище полевой аэродром передового базирования. Возле дальней рощи виднелась недостроенная вышка для наблюдения за полетами. В самой роще (их не было видно, но Тимофей там бывал, поэтому знал о них) стояли два барака обслуживающего персонала и сборные домики летного состава. На опушке в землю была вкопана цистерна с горючим. Сейчас там пытались завести харьковский трактор, в утренней тишине стреляющие звуки недовольного движка докатывались через поле удивительно отчетливыми. На поле темнели остовы сгоревших истребителей. Их было много. Некоторые самолеты пытались взлететь, при этом их расстреливали; на земле от них остались разбросанные обломки. Стоянка самолетов была рябой от свежих воронок. Бомб не жалели. Ясно, что пленным предстояло убрать сгоревшие самолеты и закопать воронки.