Даже теперь слово «война» не всплыло в его сознании. Провокация оказалась серьезней, чем он предполагал, и все же он был по-прежнему уверен, что это только провокация. Проверка нервов. Проверка характера. Может, мы все погибнем от этой проверки… ну, если так надо, значит — и погибнем.
У немцев опять ничего не получилось. Правда, они опять ворвались на территорию заставы, мало того, по звукам боя Ромка понял, что теперь застава ведет бой в окружении, но у них опять ничего не получалось. Не на тех напали. Нахрапом нас не возьмешь.
Ромка опять вскочил на тумбочку и даже привстал на цыпочки, чтобы был большим обзор. Увидал немцев. Трех. Потом из-за столовки возникли еще двое. Место было открытое, схорониться негде, да и мало их было, поэтому они даже не пытались продвинуться вперед. Выстрелит — перебежит, выстрелит — перебежит: имитировали давление. Иногда то один, то другой, то почти все сразу исчезали за углом столовки или сортира. Это понятно: нужно ведь и дух перевести. Наши винтовки — всего две — палили по ним где-то рядом. Не из соседнего помещения, а подальше; пожалуй — из ленинской комнаты. Там два окна; значит — ребята стреляли каждый из своего. Жаль: пока ни одного немца им не удалось подстрелить. Конечно, на стрельбище у них наверняка получалось получше, но когда бьешь навскидку, потому что прицелиться толком не дают… Потом из-за сортира выкатился бронетранспортер. Его пулемет так прижал наших, что они почти перестали стрелять. Немцы сразу осмелели, пошли вперед, а потом вдруг попятились, попятились — и вместе с бронетранспортером их не стало. Это тоже было понятно: на главном направлении наши отбили их атаку, и настаивать на только что добытом преимуществе этим пятерым не хотелось. Пусть эти двое пограничников стреляют неважно, но когда приблизишься к ним на бросок гранаты — спасу не будет.
Опять стало тихо.
И Ролика нигде не видать.
А ведь пора бы подойти подмоге…
Это и немцы понимают. Вот теперь наверняка все кончилось.
Ромка смирился с судьбой. Оделся абы как, упал на топчан, закинул руки за голову. Ладно. Мало ли чего я не видел — и не увижу никогда, думал он. Не увижу тропического леса. Не увижу, как черный торнадо ломает гигантские деревья и поднимает разваливающиеся в воздухе дома. Не побываю на Северном полюсе. Не сыграю в футбол за основу московского «Динамо». Не поставлю никакого мирового рекорда. Миллионы людей не видели этого и не мечтают об этом — и ничего, живут. И я проживу без этого боя. Был шанс. Был — и уплыл. Чего уж тут…
Его удивляло только одно: все кончилось — а никто так и не появился в коридоре казармы. Даже те двое, палившие из окон ленинской комнаты… Ничего. Придут. Придут — и начнут рассказывать, как дрались, будут делиться подробностями, перебивать друг друга, а он будет слушать — но ни о чем не спросит, даже виду не подаст, как все это заводит его душу. Пусть это ребячество, но не подаст виду — и все…