Тем временем, замечания в наших табелях становились все хуже и хуже. «Никаких способностей», «Клоун в классе», «вызывающий» и «безнадежный» были немногими из эпитетов, которыми учителя выражали результаты наших академических концертных выступлений. Когда приходило время показывать эти перлы родителям, я обычно шел с Джоном домой, чтобы оказать ему моральную поддержку в неизбежном словесном бичевании тетушки Мими. В свою очередь, Джон потом помогал мне донести такие же новости моей не менее раздраженной матери.
Признавая, что мы с Джоном могли вызывающе держаться даже в самом респектабельном учебном заведении, я все же считаю, что главная вина за «проматывание нашего образования» лежит на самой школе Куари Бэнк. Большинство наших учителей настолько погрязло в викторианских академических традициях, что им и в голову не могло придти желание развивать и расширять наши личные интересы и таланты. По их представлению, вся работа сводилась к пичканию нас фактами и цифрами, которые, как мы подозревали, в будущем нам совершенно не пригодятся. И если уж на то пошло, все заметные достижения Джона как художника, писателя и музыканта были достигнуты скорее вопреки, чем благодаря формальному школьному образованию.
Так, например, Джон был ненасытным читателем, но его постоянно позорили на уроках литературы и языка, потому что поглощаемые им книги редко совпадали с программным предписанием. Помимо Ричмэла Кромптона, его любимыми писателями были Эдгар Аллан По, Джеймс Тарбер, Эдвард Лир, Кеннет Грэхем (его знаменитый «Ветер в ивовых кронах»), Роберт Стивенсон, особенно «Остров сокровищ», и Льюис Кэрролл — его «Алиса в Стране Чудес» и «Алиса в Зазеркалье» были для нас чем-то вроде Библии. Джон декламировал мне стихотворение «Бормоглот», по крайней мере, раз триста. Пределом желаний Джона с раннего возраста было написать однажды собственную «Алису».
Даже в буйные дни учебы в Куари Бэнк Джон постоянно писал и рисовал, но неизменно превращал все свои таланты в инструмент для проделок и проказ. Во время урока он, делая вид, что записывает и думает, на самом деле неистово стихоплетствовал и чиркал на бумаге. Как только учитель поворачивался спиной, он подбрасывал свое творение мне, особенно когда хотел отвлечь мое внимание во время математики, моего любимого предмета, который Джон ненавидел больше всего. Его спонтанные произведения начинались иллюстрированной стилизацией под Льюиса Кэрролла и похабными стишками и рисунками и кончались карикатурами на учителей, ведущих урок. Я неизменно взрывался хохотом и тем самым навлекал весь гнев учителя на себя.