Закончили через час. За это время Фэган успел исписать половину записной книжки, а фотограф проявил пару десятков пластинок с охотниками и их трофеями. Репортеру не терпелось поскорее отдать записи машинисту, чтобы затем отправить их с курьером в Найроби для срочной пересылки редактору в Нью-Йорк. Расставаясь с журналистом, Кермит неожиданно спросил:
— Вы знакомы с моим отцом?
— Нет, сэр, не знаком. Но должен сказать, что я один из самых горячих его поклонников.
— Приходите ко мне завтра в главный лагерь. Я вас представлю.
Польщенный оказанной честью, Фэган рассыпался в благодарностях.
— Что это с тобой? — поинтересовался Леон, когда газетчики отъехали. — У меня сложилось впечатление, что ты недолюбливаешь четвертую власть.
— Так оно и есть, но их лучше иметь среди друзей, чем среди врагов. Когда-нибудь такой человек, как Фэган, еще может пригодиться. А он передо мной в долгу.
В лагерь въехали ближе к вечеру, и там, как оказалось, их никто не ждал. Президент, всегда отличавшийся отменным здоровьем, полностью оправился от последствий злосчастного банкета по случаю Дня благодарения и, сидя под деревом у своей палатки, читал одну из своих любимых книг, «Записки Пиквикского клуба» в кожаном переплете. Переполох, вызванный триумфальным возвращением сына, заставил его отвлечься. Все, кто был в лагере — а таковых набралось около тысячи человек, — сбежались приветствовать вернувшихся охотников. Их обступили плотным кольцом — каждый хотел взглянуть на бивни и голову носорога.
Тедди Рузвельт отложил книгу, поправил очки в стальной оправе, поднялся со стула, разгладил рубашку на животе и отправился выяснять, в чем дело и что вызвало такой ажиотаж. Толпа почтительно расступилась перед ним. Кермит соскочил с седла и бросился к отцу. Они тепло поздоровались, после чего президент взял сына за локоть.
— Мой мальчик, тебя не было почти три недели, и я уже начал беспокоиться. Так что показывай, с чем вернулся.
Они подошли к носильщикам, успевшим разложить трофеи для всеобщего обозрения. Леон остался в седле, откуда поверх голов собравшихся хорошо видел президента и мог наблюдать, как меняется выражение его лица.
А оно менялось. Снисходительный родительский интерес сменился удивлением, как только Рузвельт увидел лежащие на земле бивни. В свою очередь, удивление уступило место смятению, когда он оценил размеры добычи. Президент отпустил руку сына и медленно прошел вдоль трофеев и остановился. Он стоял спиной к Кермиту, но Леон видел, как смятение и растерянность вытеснили зависть и злоба. Он вдруг понял, что того положения, которое занимал Рузвельт-старший, того авторитета и уважения, каким он пользовался, мог достичь только человек, для которого в любом соперничестве есть только одно место — высшее. В любой сфере приложения сил Тедди привык добиваться наилучших результатов, в любой компании — быть первым. И вот теперь ему предстояло смириться с тем, что его обошли.