Она — артистка. Она — подмосквичка. Пьяница, раздолбайка и просто красавица. Именно такой я Ее получил после того, как брат передал Eе мне со словами:
— Я ужасно устал… Если тебе удастся Ее со-хранить, тебе дадут орден. А я устал.
И правда, мой характер подходил под Нее куда больше, чем спокойный и занудливый нрав этого седокрылого старца, убелённого небом. С веками облачность ложится на крылья, намекая, что пора на покой. А мои пока что полны солнечной желтизны. Кожа смазана весенним снегом, а в мои глаза иногда залетают птицы, поэтому я умею летать — взглядом. Я ангел, потому что я смотрю — как летающий. А летать на самом деле я не люблю — мне нравятся люди, которые учатся в институте Земли и неизвестно, получат ли райский диплом.
Я получил Ее вовремя. Многим у нас казалось, что старец не прав, а напротив, она досталась мне остепененная, замужняя, при постоянной работе. Что все страшные перипетии далеко позади. И мне остается только следить, чтобы она не замечталась и не выскочила на трассу перед несущимся мерсом. Но я посмотрел в ее душу, в ее холодильник и в ее электронную почту, и понял, что хехе, ребята, мы еще погуляем. Я обожаю сложности. В сущности, мы так с Ней похожи.
Но любовь у нее уже есть. Если бы Она знала это так же хорошо, как знаю я, то не оказалась бы в траве возле дороги.
* * *
Ангел-Хранитель, довольно с меня декабрей,
Хочется маек и кед, а не ёлочных бед и игрушек…
Ванда, вот Вы говорите, я стану еще холодней,
Что даже тысяча Герд мой дворец не разрушит…
—
[Любовная логика — делать удавку из радуги,
Женская лирика — плакать — была не была —
В кровати из-под любовника, в баночке из-под патоки,
На свадьбе, на лоджии, или как? — смеяться, взрослеть, бла-бла-бла?…]
—
Ангел-Хранитель, достаточно гроз и дождей —
Хочется тучи, как рёбра, пилить, оперировать солнце…
Ладно, святые, судите — не стала (не стала!) добрей,
Злой еще учит, где — добрый — учитель сдается…
* * *
Накануне Она поменяла постельное бельё, и поэтому на ярко-белой простыни еще чернее смотрятся и без того черные жуки — огромные, круглые, каждый величиной с апельсин. Они не ползают, просто сидят — практически неподвижно. Иногда из Ее браслета вываливается новый шарик, плюхается на ткань, растет до взрослого жука, и замирает, найдя себе свободное место. В деревянной иконе за стеклом серванта Пантелеймон размешивает что-то в своей коробочке, смотрит на меня с пониманием, периодически строго поглядывая на Нее, парализованную похмельем и невидимыми насекомыми. Они полусонные, лишь слабо шевелятся время от времени. Без Пантелеймона я бы не справился. («Жаль, Доктор, что они ничего не видят» …Он кивает отрицательно: «Это их счастье»…)