И дьявольски больно. Руку свело куриной лапой, пальцы подергивались, отсчитывая ритм боли, а я снова не представлял, что делать.
И главное, как попасть домой.
Где я? Площадь. Колодец со сбитой набок крышей. Темные хибары, жмущиеся друг к другу в порыве грязной страсти. Редкие пятна огней. Воняет салом и людьми, которых много, но почему-то они прячутся.
— Эй, мистер, — за куртку дернули. Я обернулся, пожалуй, излишне поспешно, едва не сбив с ног курносого пацаненка в драной шляпе. — Эй, мистер, мжет на бои гляньте? Шесть пенни всего. А мне дадите, то и скажу, на кого ставить?
— И на кого же?
Пожалуй, если за мной все же гнались, то толпа — весьма удачный вариант для игры в прятки.
— Глава 10. Где сначала бьют физии, а потом ведутся разговоры
Итальяшка был здоров. Живого весу — сотни на три фунтов. И ладно бы жирком мягким и неопасным, так нет — мышцами бугрится.
Как итальяшка рубаху снял, так Перси прямо дурно стало. Староват он стал для этаких забав. А что делать? Виски лакать да тетушкам врать, что все ладно.
Ни хренища не ладно.
Сдулся Персиваль. Вышел весь. По ломтикам, по кусочкам душу растратил, а что не растратил, то утопил в черных очах Кали-Тысячерукой. И теперь хоть плач, хоть вой, хоть голову свою дурную о чужие кулаки разбей — ничего не переменишь.
Но итальяшка, сукин сын, хорош! Плечист и волосат, не человек — выродок хануманий, тхагами прирученный да на цепь посаженный. Клыков вот, правда, нету. И харя не обезъянья, бычачья скорей: низкий лоб, широкая переносица и ноздри вывернуты.
Дышит так, что пар валит. А больше ничего и не делает. Стоит. Ждет. Ухмыляется. А в глазах — пустота. Стеклянные они, неживые.
И видится Персивалю в стекле этом не собственное отражение, но золоченые черепа в ладонях Разрушительницы. Улыбается она, оставшаяся за сотни и тысячи миль от Сити, и руки протягивает, требуя обещанное.
И что делать? Отступить? И чтоб орали-улюлюкали в спину, кидали тухлятину, а потом пустили слушок, что Персиваль-Молот уже и не молот, а дохлая скотина?
Нет, лучше уж там, на опилочках упасть и отрубиться. Будет-будет в голове звон. Будет счастье забытья. И будет ласковый шепоток на незнакомом языке.
Или не будет. Поднырнуть этому бычку под бок. Вломить с левой — левая-то Перси всегда выручала — а потом и снизу да в челюсть. И в нос догнать. И если быстро двигаться, то очень даже получится.
Итальяшка, взрезав толпу, как плуг землю, выбрался на площадку. Он переступил с ноги на ногу, утрамбовывая рыхлые опилки, и снова замер, уставившись куда-то в толпу.
Персиваль ткнул в бедро припасенной иголкой. Не помогло. Нет, больно-то конечно стало, только не так, как прежде. Чувствуется через эту боль и собственная слабость, и ребра, ноющие не то заранее, не то от старых ран, и спина, которую третий день как ломит.