В этот момент заболел К. Его не стало в три дня. Я крепко держался за него, как за практичного и находчивого человека. Что если бы я «пошел в бега» один? Пропал бы конечно; пропал бы ни за что в первой же хате.
В этой до тошноты, до головокружения зыбкой неопределенности получаю вдруг записку от Марины. Сухой, деловой тон. Ей нужна практика в английском языке. Так как в городе нет ни одного человека, знающего язык, то «папа» разрешил ей заниматься со мной и получил у полковника под свою личную ответственность, разрешение выдачи мне раз в неделю пропуска для посещения города. Лагерь находился верстах в пяти от Вадовиц. Чтение этого письма было, пожалуй, одной из самых счастливых минут в моей жизни. Шутка ли: возможность пойти в город, т. е. первый шаг к освобождению!
Быстро, весело вышагивал я по нашей госпитальной уличке, несся во весь дух по пыльным, пустынным коридорам главного здания.
— Стой!— вдруг раздалось за поворотом коридора. Блеснула каска.
— Цо-цо-цо есть, — нервничал часовой покалывая меня штыком.
Я, оказывается, добежал уже до канцелярии полковника. Борясь с одышкой, с трудом мог объяснить, что вызван к начальству.
— До капитана — и такой веселый,— все еще не мог успокоиться поляк. И прав был парень: разговор в канцелярии ничего веселого не предвещал. Но не мог же я показать солдату записку от Марины!
— Не пущу, — вдруг решился страж.
Еле-еле уломал его ссылками на какое-то чрезвычайной важности дело.
Часовой постучал себя по лбу: «Рехнулся, мол?»
Я кивнул головой с добродушнейшей улыбкой, совсем как бравый солдат Швейк. Часовой потерял терпение. Он открыл дверь, бросил: «до рапорту и пхнул меня в канцелярию.
Вылощенный офицерик посмотрел мимо меня, повторил дважды фамилию и начал искать распоряжение полковника. Искал он довольно долго.
— Не найдет, не найдет, — досадовал я. А там полковник раздумает. И всегда ведь так, перед самым финишем поскользнусь.
— Есть, — резко сказал офицер. — Пропуск. Иди!
Я вышел из ворот госпиталя, посмотрел на старый серый дом, на заборы и колючую проволоку, державшие меня в своих лапах. И мне стало еще веселее оттого, что я, наконец, видел все это снаружи, с этой «стороны» решетки.
Необычайно ясно помню большую проселочную дорогу, обсаженную вязами. Листва уже начинала распускаться. Солнца не было. Горбом поднималась узкая вымощенная уличка. Она казалась мне такой же нарядной, вымытой и чистенькой, как и все вокруг в грязном городишке на ухабистой дороге. Вот и дом с гербом, с колоннами — дом провинциального небогатого дворянина. Герб занимает чуть ли не половину узенького фасада, колонны — деревянные.