Меня сжигало нетерпение, но она не спешила. Она сказала:
- Животных лучше запереть в кухне.
Она надела поводок на собаку. Я взял на руки кота, и мы отправились. Дверь там не имела ни крючка, ни замка, а запиралась на погнутый гвоздь. Потом Стелла сняла покрывало с кровати, и мы помогли друг другу раздеться.
- Что это ты там бормочешь? - шепнула она, когда мы легли в постель.
А я и не знал, что произношу какие-то слова. Я боялся, не ударится ли она головой о стену, и придерживал ее руками.
Стелла поняла меня и изменила позу. Я осыпал ее жадными поцелуями, всюду, куда мог дотянуться губами, пока она сама не впилась в мой рот, прижавшись всем телом в страстном порыве. Теперь никаким усилием я не мог бы отвратить неизбежное, нечего было и пытаться.
Будь она пустой кокеткой или коварной и циничной обольстительницей, это ничего бы не изменило. Как не имели значения ни моя неисправимая глупость и нелепость, ни легкомыслие. Все оказалось не важно. Глубинная суть ее, как и моя, была проще любых описаний и характеристик.
Я признался, что люблю ее. И не солгал. Я так чувствовал. Кончились мои беды и тревоги, я достиг предела своих желаний, и это явилось завершением. Весь день мы провели в постели, целуясь, нашептывая нежности, любя друг друга, а за окном свежий воздух отливал синевой и солнце плыло в вышине во всем своем великолепии и блеске. Встали мы только для того, чтобы вывести собаку по кличке Гарри. Кот бродил по кровати, топча нас лапами. За все время мы никого не видели, кроме двух стариков, которые напротив нас за рабочим столом в мастерской резались в карты.
Однако к утру понедельника мне следовало прибыть на базу. Стелла разбудила меня среди ночи, заставила одеться и проводила к метро.
Я приставал к ней с вопросом, выйдет ли она за меня замуж, но она лишь сказала:
- Ты так спешишь разом оставить позади все тревоги, так хочешь ясности и определенности, что можешь совершить ошибку.
Уже светало, а мы спускались по головоломно крутой лестнице под стеклянно-стальным сводом восточного вестибюля станции при мертвенном, как пожухший букет, приглушенном свете дежурной лампочки. В синих ее лучах мы нежно целовались, пока не начал накрапывать дождь и тапочки Стеллы не набухли влагой.
- Иди домой, дорогая, - сказал я.
- Ты будешь мне звонить? При первой же возможности?
- Ты меня любишь?
- Конечно, люблю.
Всякий раз, когда она это говорила, сердце мое наполнялось счастьем и благодарностью, а по спине ползли мурашки. Как будто плывешь в теплом море и чувствуешь чье-то невидимое присутствие, тихое, как немой орган, как едва слышное копошение проснувшейся птицы в траве на берегу.