— Птица, — прошептал он.
— Что там стряслось? — нервно спросил Борис.
Я выглянул из палатки. Метрах в семи от нас на кусте сидела рыжеватая птица с белыми полосами на черных крыльях. У нее был тонкий, как шило, длинный изогнутый клюв, а на голове большой веерообразный хохол.
— Это удод.
Птица лениво взмахнула полосатыми крыльями и полетела короткими нырками.
— Удод, — едва слышно повторил Сережа. Он поправил очки и вдруг заговорил, сбиваясь и отчаянно жестикулируя: — Я что подумал? Наши птицы... Ведь городские воробьи и голуби — это в некотором роде и не птицы даже. То есть как бы и не природа. Мы видим их с детства, мы привыкли к ним, они давно стали деталью городского пейзажа. Как крыши, трубы, шпили... А тут удод! Знаешь, Зевс превратил фракийского царя Терея в удода.
— За что он его так?
— Плохо вел себя.. Гнусничал с барышнями.
— Сам-то Зевс тоже был хорош.
— Да, грешили они на всю железку. Непонятно, как греки могли поклоняться таким волокитам и пьяницам... Слушай, какой у него хохол красивый, а по верху — черный бордюр!
Воды в Чашме было по пояс. Никому из нас не приходилось раньше купаться в такую пору. Трудно было даже представить, что где-то сейчас идет снег, а все русские реки лежат подо льдом.
Олег уже покрылся гусиной кожей, но не хотел вылезать из воды. Наконец и он вышел.
— Ну что, нагулял аппетит? — спросил Андрей.
— Нагулял. Я бы сейчас съел яичницу.
Олег растянулся на песке и закрыл глаза. Борис, изнуренный ночным бдением, дремал уже давно.
— Поднимайтесь, сони! — Андрей растолкал Бориса. — Если вы думаете, что вас скоро позовут к столу, вы ошибаетесь.
Олег получил пинок по ногам и поднялся.
— Что я должен делать? — торопливо спросил Сережа.
— Добывать топливо.
— Топливо?
— Ну да. Колючки, сухие ветки...
Мы соорудили из камней очаг, и скоро костер затрещал, разбрасывая искры. Я открыл консервы и вывалил гречневую кашу с тушенкой в кастрюлю. Жир зашипел, раскаленные стенки подернулись румяным налетом, но каша не хотела развариваться. Андрей ругался, мял комки ложкой, подливал воду, а потом, проговорив: «Маслом каши не испортишь», — бросил в кастрюлю брикет сливочного масла.
Я подумал, что столь широкие жесты в пустыне, пожалуй, неуместны.
— Все равно масло негде хранить, — сказал Андрей.
Белая эмалированная кастрюля, совсем новая, с фабричной маркой на крышке, скоро закоптилась так, что стала неузнаваемой.
Олег расставлял миски, Борис резал хлеб, а в двух шагах от них Сережа боролся с раскладным стулом.
Это был единственный стул со спинкой. Хитроумная конструкция из металлических трубок и парусины оказалась Сереже не по зубам. Он складывал стул, бросал его на землю, бил ногами, ухал, поднимал, растягивал на груди, снова складывал, отстегивал крючки, пристегивал крючки...