- Ну и страсти-мордасти. В наш век стреляться из за любви.
- Думаю, Франц Казимирович, долго она в монастыре не просидит. Сбежит.
- Я тоже так думаю. Уж если мстить, шла бы в революционерки. Бомбу кинула бы в кого-нибудь, глядишь и в учебник истории попала бы.
Вошли во двор тюрьмы - это была небольшая утоптанная площадка. Трава там уцелела только вдоль изгороди. Двое арестантов выносили из камеры на жерди парашу - деревянный ушат с ручками, через которые и была продета жердь. Они еле-еле передвигали ноги, выгадывали время, тянули его, в камеру возвращаться, конечно же, не хотелось. В холодке возле стены сидел голый по пояс арестант и искал вшей в снятой с себя рубахе. Найдя, не давил, как обычно, ногтем, а щелчком сбрасывал на землю. Рядом лежала метла - перед этим он подметал двор.
Потапенко не выдержал:
- Что ты своих вшей разбрасываешь?
Арестант, лысый, с редкой бородкой, делавший вид, будто не заметил следователей, - не то пришлось бы встать, ответил:
- Разве ж это, браток, воши, когда их горсть в калоше. Воши, когда в онуче их целая куча.
- Черт паршивый, - засмеялся Потапенко и этому веселому, складному ответу и хитрости арестанта, - прикинулся, что говорит со своим братом-арестантом.
В коридоре тюрьмы, как во всех тюрьмах, сильно воняло карболкой. В конце коридора, в углу, был разостлан войлок, там прошли бесшумно, как по траве. Вошли в камеру для допросов, сели на лавку. В соседней камере кто-то пел надрывным голосом:
Загубили судьи, загубили,
Загубили молодость мою,
Золотые кудри мне остригли,
Посадили в темную тюрьму.
На реке весною лед растает,
Все деревья пышно зацветут,
А меня отсюда под конвоем
На далекий север повезут.
Потапенко подошел к дверям, стукнул по ним ногой, крикнул в "глазок":
- Эй ты, певун, распелся. А ну, замолчи!
Певец замолк.
Привели Тыцюнника. Чернявый парень, подстриженный в кружок, с казацким чубом, в сапогах с наполовину оторванными подковками, которые, когда он шел, звенели, как шпоры. Руки он держал в карманах широченных казацких шаровар.
Сперва допрашивали, не записывая, вел допрос Богушевич. Тыцюнник ничего не скрывал, говорил все, как на духу, как на исповеди у батюшки... Шел ночью пьяный с гулянки, расставшись с приятелями, полез в карман посмотреть, сколько осталось денег с получки, не нашел ни копейки, весь заработок, что получил в тот день, пропил. Домой идти побоялся - батька отлупцует. Вот и решил разжиться деньгой. Выбрал в темном месте возле рынка лавку, железякой сломал замок, в лавке покидал в одеяло все, что под руку попалось, - туфли, ложки, сковороды, штуку плиса... Вскинул на плечи и понес. Сторож тут же его поймал и отвел в участок... Дело проще простого. Не было бы взлома, отправить Тыцюнника к мировому, и на том конец.