— Знаешь, я никогда не целуюсь на людях, — продолжил какую-то свою блуждающую мысль Алексей, не подозревая о существовании в ней вредных микробов, — мне кажется…
— Прохожие воруют поцелуи?
— Смешно?
— Нет. Сейчас тебе никто не мешает?
А Луны действительно нет, не время. После фокуса с плавками он долгую секунду оцепенения не мог пошевелиться, хотя внутри взорвался работой сложный механизм клацающих переключений. Он мог прыгнуть за ней прямо с волнолома и остыть в длинном нырке, но, подчиняясь причудливому желанию пройти по ее следам, осторожно спустился к мохнатым водорослям и острым раковинам. Вода не вскипела, а, возможно, он просто не заметил этого в темноте. Прижатый плавками эластичный кружок мягко прилип к коже. Он не жег и не холодил, но острые уголки упаковки кололи тело, и казалось, что это шевелится морской скорпион, пытаясь освободить запутавшееся в материи жало. А он еще что-то пытался сказать, но сила исполнения двух желаний не согласилась с глупостью слов и обдала волной соленых поцелуев. Волны моря мешали и смешили, а линия прибоя и ночная тень волнолома, неловко надвинувшись покатым дном, очертили угольным циркулем круг и скрыли от чужих глаз вспыхнувший мир упругих губ и встречных дыханий. Но в страсти перерыв, и чувствуя ее тело, он с удивлением вслушивается в ненужные, сказанные в упор движением близких губ слова, понимая их смысл соглашается с ними и ждет нового бегства сознания.
— Извини, а у тебя только один был?
— Я его украла. Догадайся, у кого?
Она вспомнила, как шарила в рюкзаке Игоря, в чужой и темной, едва подсвеченной снаружи палатке, подбадривая себя и пугая темноту громкими скрипами верных хозяину липучек. Она сильнее прижалась к Алексею — и микроб сомнения исчез, погас, как не расслышавший желания быстрый метеор, как забытая подсказка сна. Все хорошо, она как ночь верна себе, а промедлив лишь мгновение, в этом мгновении она заглянула в темноту закрытыми глазами — в приоткрывшуюся дверь, ведущую в никуда.
"Больше всего в тебе мне нравилась твоя недоступность", — ненужной мемуарной медузой всплыла фраза, в общем-то не так уж и давно высказанная любительницей препарированных абрикос, похожей то ли на длинноногого ангела, то ли на обхватившего колени ребенка. Но это если не вглядываться в глаза. Раньше он не понимал, потом удивлялся, потом недолго гордился, а со временем привык к этому своему качеству. Но сейчас они принадлежат друг другу по праву взаимности — а он все равно боится, что Лена заболела лишь синдромом преодоления этой самой недоступности, и эта боязнь подспудно выглядывает из темноты. Однако ожидания и нудные сомнения в пустоте вчерашних дней, изогнувшись в медленном натяжении лука судьбы и простоты, ойкнули тетивой предопределения, и несвободная в направлении полета стрела, как гарпун, уже пошла нанизывать зависимость событий, часто независимых ни от него, ни от нее.