Сердце вот-вот разорвется, я осторожно повел пальцами дальше, изображение легко прокручивается, но дальше разные виды, а из меня неважный натурщик, уже осторожнее потащил бесконечную картинку обратно, пока в рамке не оказалась та озорная девушка с веснушками вокруг вздернутого носа.
На этот раз мне почудилось, что она чуть улыбнулась. Я проговорил с напряжением в голосе:
— Ты… как?
Она не ответила, но во взгляде я увидел интерес, а губы дрогнули в поощрительной улыбке.
— А как тебя зовут?
Ее лицо чуть изменилось, мне послышался ответ, я невольно переспросил:
— Как-как?
От портрета донесся слабый голосок:
— Кри…
Ее глаза в самом деле смотрят на меня, даже голову повернула чуть-чуть, а сам портрет словно бы обрел добавочную объемность. Я отступил, сердце колотится, кровь ударила в голову.
— Кри?..
— Кри, — донесся нежный голос.
— Это же надо, — прохрипел я, — ага, Кри… А полностью?
На этот раз она повернула голову и смотрела на меня уже не краем глаза, а прямо в мое лицо. Мне казалось, что надолго застыла, словно снова умерла, затем голосок прозвучал снова:
— Крис.
Я перевел дыхание, сердце едва не выпрыгнет, страшно и жутко, я уже видел на гобеленах вытканные картины битв, где цветные человечки дерутся на мечах и копьях, не должен бы вот так, но все равно…
— Ну да, — сказал я трясущимися губами, — понятно, дериватное сокращение и аффиксальное словопроизводство. То есть ты… Кристина, да?.. А Кристина — дериват от Кристианида. Эх, досокращаемся как-нибудь до полной наготы, что вообще-то для кого-то и весьма заманчиво… Кри, а ты кто?
Она долго молчала, что-то там происходит, надолго замирает, наконец снова посмотрела на меня, губы чуть шелохнулись, но ни слова я не услышал.
— Что, — спросил я, — ты помнишь?
Она посмотрела на меня в удивлении.
— Солнце… море… гидреты… айрспиды… всегда весело…
— Это хорошо, — сказал я, — когда все весело. Тебе там как?.. Может быть, сойдешь? У меня тут конфеты, сладости, кофе, пирожные…
Она произнесла ровным голосом:
— Нет.
— Не можешь? — спросил я без сожаления. — Или нельзя?
Она подумала, снова лицо и все изображение застыли, наконец произнесла тихо:
— Нехорошо.
Сердце мое заколотилось так, что в ушах загремели барабаны.
— Хорошо! — ответил я убежденно. — Что старая мораль понимает?.. Мы, молодые, лучше знаем, что есть хорошо!.. А они достают нас своим занудством, правилами, обычаями, всегда знают, как надо, а почему надо именно так, как хотят они? Мы — новое поколение, мы лучше знаем!.. Разве не так?
Ее глазки заблестели, она произнесла нерешительно:
— Так…