Убийца бросился на него.
Лекс отступил в сторону, но противник не потерял равновесия, извернулся со звериной ловкостью. Он был как панцирный волк Пустоши.
А потом мысли ушли и тело стало действовать самостоятельно. Лексу приходилось нелегко, убийца был быстр и очень силен; если подпустить его близко, с ним не совладать. Но противник злился, горел нетерпением, и это работало на Лекса. В какой-то момент он очутился позади убийцы. Кольнуло ужасом: что, вот сейчас?! Но противник уже оборачивался, и Лекс, не закрывая глаз, ударил его ножом в шею. Мужик пошатнулся, зажал рану.
— Не убивай, — прошептал он, — парень, пощади!
Рука Лекса не дрогнула.
Он не помнил момент, когда покидал арену. Не видел, как убирали труп. Сел на пол в раздевалке и заметил, что до сих пор сжимает нож. Мастер-наставник опустился рядом, хлопнул по плечу:
— Молодец, курсант! Красиво дрался!
— Спасибо.
Что чувствует человек, отнявший чужую жизнь? Облегчение, звенящую пустоту. И счастье.
К вечеру жара спала. Пока кабина отдавала тепло, было терпимо, а вот когда остыла, Артур начал зябнуть, да и все продрогли. На вопли Шкета, умоляющего выдать хоть какую-нибудь ветошь, чтобы укрыться, конвоиры не реагировали. Артур надеялся, что ночевка будет под открытым небом, тогда он попытается сбежать. В благородство омеговцев Артур не верил, а перспектива, описанная Остряком, не радовала. Какая разница: быть пристреленным, пытаясь освободиться, или сдохнуть, защищая чужие интересы.
Когда холод стал невыносимым, пленники сгрудились в кучу, подобрали с пола тряпку и обмотались ею. Артур чувствовал напряженную спину Ломако; прижавшийся к правому боку Жбан мелко дрожал и скрипел зубами.
Дернувшись, грузовик затормозил. Шкет оживился, высунул из-под тряпки голову — ждал, что выпустят. Даже Ломако, застывший камнем, пришел в движение.
На улице переговаривались омеговцы, появился еще один голос — неразборчивый, скрипучий. Хлопали двери, то взрыкивал, то замолкал танкер. Наконец громыхнул замок, двери распахнулись, и в салон втолкнули двоих тощих ободранных парней. Даже в темноте было видно, что у одного из них под носом кровь. Метнувшись в угол, парень растер запястья, оглядел пленников исподлобья и скрестил руки на груди. Второй как рухнул кулем, так и валялся. Осмотревшись, первый сел возле друга на корточки, потрогал его шею и вздохнул. Других пленников он демонстративно не замечал. Обеими руками взъерошил волосы, вцепился в оконную решетку, подтянулся и заорал:
— Мы что, рабы? Мы вольные, дети вольных! Эй, слышите? Шакалы! Дерьмо ползуновье! — Сплюнул и уселся, прижавшись спиной к стенке. Лицо его было бугристым, будто обожженным. Потер расквашенный нос, скривился. Его товарищ в себя так и не пришел. — Что вылупились? — Это должно было прозвучать гордо, но получилось жалобно, как будто мальчишка собирается зареветь.