Для меня оставили местечко в самом доме, где навел порядок один из жильцов, взявший на себя почти все заботы по снабжению и охране. Одну из горничных, сравнительно новую и за которую я не мог полностью поручиться, заменили другой, тщательно проверенной. Моя же роль свелась к роли статиста, как я уже говорил.
Все было вычислено с такой точностью, как в лучшем детективном романе. Но все надо проверять на практике. Дважды буря рвала провода, и жильцы пускались наутек. Пережив это, мы ввели ряд усовершенствований. Но в то время, о котором я повел речь, — в августе сорок третьего года — вся система действовала безотказно. Еще и еще раз изучались инструкции. Чтоб нигде ни малейшей недоделки или неполадки.
И, однако же, они имелись. Однажды все провалилось, и дом вместе с флигелем, со звонками и прочим попал в чужие руки. Но об этом — потом.
Я предложил кое-какие усовершенствования, до которых не додумались рабочие. В заборе, в подходящем месте, я попросил просверлить дыру, и в нее мы засунули небольшой перископ, который легко было принять за водосточный желоб. Устройство очень простое, но с его помощью мы могли, оставаясь по свою сторону забора, следить, не крадется ли кто-нибудь с другой стороны.
Кроме того, я предложил пропилить еще один запасной выход в заборе, примыкающем ко двору немцев. Я рассчитал, что если случится худшее и дом оцепят с двух сторон, никому не придет в голову ставить часовых под носом у немцев.
Между двумя дворами был выход на улицу. И между моим забором и домами немцев шла узкая тропка. В случае худшего можно было проскользнуть через вторую дверцу и, невинно насвистывая, выйти по тропинке на улицу.
Теперь, когда это давно позади, отрадно сознавать, что все было так хорошо продумано.
Однажды вечером я зашел к новому жильцу — он лежал на животе лицом в подушку. На стук он не ответил, но, услышав мои шаги рядом с постелью, вскочил и вежливо попросил извинения. И вытянулся передо мной, как перед начальником.
Я сказал, что зашел только проверить, все ли в порядке.
— О да, все в порядке, — сказал он и криво усмехнулся.
Я заметил, что обед стоит на столе нетронутый.
Я поправил затемнение и вышел.
Лицо у него было странное, кажется, он плакал.
На меня это не произвело особенного впечатления. Я повидал немало слез и был свидетелем слишком многих бед за эти годы.
Но на другой вечер, за час до того времени, когда я обычно начинал свой визит, раздался телефонный звонок. Звонил он.
Он еще раз очень просит его извинить. Но… не найдется ли у меня нескольких минуточек… собственно, часок для него? Он полагает, что все ни в коем случае не займет больше часа.