Меня обдало горячей волной — я вдруг поверил в спасение. Теперь-то я знаю, что это был тот же языческий оптимизм, что приходит к смертельно больному, стоит врачу вселить в него хоть проблеск надежды.
— А другого задания у вас тут не было?
Нет, другого задания у меня не было.
Оба кивнули, словно ответ их вполне устраивал.
На этом предварительная часть была окончена.
Кивок офицера — и двое стоявших за спиной довольно бесцеремонно подняли меня со стула.
Двери, вниз по лестнице, снова двери, через какое-то помещение, опять двери.
Одного взгляда было достаточно. То самое. Здесь все и должно было произойти.
Когда-то здесь, видимо, помещалась прачечная. Цементный пол с уклоном к центру, посередине — забранный решеткой сток. Около стены — массивная раковина. Длинный красный шланг над краном, на полу кадка. Массивный шкаф у противоположной стены, а между раковиной и шкафом — большой стол. «Инструменты» были разложены в величайшем порядке, с чисто немецкой любовью к аккуратности. Кое-что было мне хорошо знакомо: резиновые дубинки, палки и кнуты разных размеров. Назначение других предметов было мне неизвестно. Много было, например, каких-то блестящих металлических предметов.
В другом конце помещения находились нары, стол и несколько стульев.
И еще — нечто неуловимое, смутный запах, удушающе тяжелый. В этих стенах люди кричали, визжали и плакали, истекали кровью, испражнялись, исходили рвотой, здесь сильные мужчины превращались в жалких младенцев под взглядом чьих-то глаз, равнодушных или горящих.
Громкие слова о тысячелетнем рейхе — вот что было на дне адского котла, в котором они варились.
Теперь это предстояло мне.
Но то же самое произошло уже с миллионами людей и в настоящий момент происходило с тысячами. В колоссальном спектакле я был лишь незаметным статистом, всего-навсего пылинка.
Утешительно было чувствовать себя таким маленьким.
Началось очень просто: гестаповцы сняли с меня плащ и пиджак и связали веревкой руки и ноги. Стянули крепко-накрепко. Потом им, видимо, дали знак, потому что они вдруг исчезли и дверь за ними закрылась. Я остался наедине с Хейденрейхом и гестаповским офицером.
У меня было такое чувство, что я нахожусь где-то очень глубоко под землей.
Теперь я понимаю, отчего это было — из-за выражения их лиц. Ведь на самом-то деле я знал, что мы спустились всего на десять-двенадцать ступенек. А наверху на стене было зарешеченное оконце. В общем, обыкновенный подвал.
Наверно, из-за этого-то оконца они потом и заткнули мне рот диванной подушкой.
Первым заговорил Хейденрейх.